Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
— Как же тебя кормят здесь? — А как кормят?.. Перво в десятом часу чай, а потом обед в чашку штей да яблочное драчёно. Хлебца по косячку малому и прибавки нетути. А по закат солнышка — чай вдругорядь. И сахарку дадут. А шти-то больше с собачкой варят… — Как это — с собачкой? — удивился Мышецкий. — А так, родимый, — поставь миску штей перед собакой, она себя в ней разглядит и жрать не станет… Сергей Яковлевич попросил сестру, сопровождавшую его по палатам, провести его к главному врачу. Сестра была особа странная: куколь с крестиком до самых бровей, глаза — иголками, а рот сцепила в тонкую нитку — вся замкнулась, словно похоронила себя навеки где-то внутри. — Главного врача, — ответила резко, — вы найдете в Гостином дворе. Он больше занят лавками… Если угодно, князь, я проведу вас к хирургу Ениколопову: он как раз заканчивает операцию. — Хорошо, — согласился Мышецкий, — ведите к хирургу!.. Ждать пришлось недолго: вошел крупный красивый мужчина и стянул скрипящую резину перчаток таким жестом, что Мышецкий сразу определил в нем барина. Не обращая вроде никакого внимания на вице-губернатора, Вадим Аркадьевич Ениколопов повелительно крикнул: — Даша! Где мое зеленое мыло? Засученные до локтей руки его были мускулисты, чем-то приятны (даже для мужского глаза); из-под халата выглядывал краешек ослепительного воротничка. Отбросив от себя полотенце, Ениколопов прошел за стол, уселся напротив князя. Спросил независимо: — Как вам понравилась наша губерния? — Боюсь, — ответил Мышецкий, — что здесь мне придется быть не столько губернатором, сколько командиром арестантских рот! Задрав халат, Ениколопов извлек из панталон изящный золотой портсигар, в крышку которого был вправлен изумруд в виде подковы. Протянул его через стол Мышецкому: — Что вас больше всего поразило? — Даже не люди… Но эта ужасная грязь, эти нечистоты! О чем думает санитарный инспектор? Ениколопов покопался в столе, достал какую-то бумажку: — Санитарный инспектор Борисяк… Он попал в инспекторы согласно вот этому диплому! Удостоверьтесь… Мышецкий с удивлением прочел, усеянный значками вопроса, документ — шедевр безграмотности: «…был адъюнкт-профессором материи, по увольнении же был переименован из студентов в лекари, откуда и поступил в штат полиции Бердичева, после чего получить степень доктора, но вскорости был отставлен за нетрезвость». Вадим Аркадьевич с явным удовольствием проследил за впечатлением, произведенным на вице-губернатора этим «дипломом», и сразу же заговорил — с апломбом, напористо, авторитетно: — Прежде ведь — как? Врач был для мужика вроде карателя: приедет к больному, высечет его, даст лекарство и потребует денег за лечение. Теперь же мы — просто рядовые убийцы великой армии Медицины, но уже облеченные доверием общественности… — Я не совсем понимаю вас, — прервал его Мышецкий. — Объясню! — четко выговорил Ениколопов. — Лечение человека — это когда врач использовал все достижения медицины, идущей ноздря в ноздрю с другими науками… Мало того! Ужас врачевания в том, что от больных нет отбою, а я трачу на каждого не более десяти минут. Я выписываю рецепт, заведомо зная, что нужного лекарства в аптеке все равно не имеется! Так скажите же мне — разве я не убийца? — Каков же выход? — спросил Сергей Яковлевич. — Выход? А кто вам сказал, что медицина область чисто научная?.. Нет, князь, эта область не столько научная, сколько социальная. — Я с вами не согласен, — ответил Мышецкий. — А я вас заставлю согласиться… Вы мне сейчас сказали, что вас поразил вид нечистот и грязи. У меня уже стены в больнице пропитаны миазмами. Это, наверное, и есть тот сказочный русский дух, которому так умиляются чистоплюи и про который в народе говорят: «Ну, братцы, хоть топор вешай!» Мышецкий невольно рассмеялся: — Остро, остро… Прошу вас, продолжайте! — Я повторяю, — заключил Ениколопов, — что медицина наука социальная, ибо она пытается излечить не болезни, — нет! Она лечит лишь последствия нищеты, дурной пищи, издевательского отношения к людям и той кубатуры жилья, когда человек только единожды в жизни может растянуться свободно, да и то — в гробу! Ениколопов с треском положил на стол браунинг. — Вот, — добавил он внушительно, — без этой погремушки я не смею входить в холерный барак. Ибо на меня, на врачевателя, смотрят как на заведомого убийцу, которого хлебом не корми — только дай поковыряться в кишках. Будто бы мне это столь интересно! Вот плоды нашей культуры. Почему на просвещенном Западе… — Ну, то Европа, — отмахнулся Мышецкий, улыбаясь. — В Европе, — ответил Ениколопов, — и самое слово «Европа» рифмуется иначе. А у нас, князь, к нему найдена очень точная рифма, что хорошо заметил даже стыдливый Тургенев… Они помолчали. Ениколопов остыл — убрал со стола оружие. Сунул его куда-то, но куда — Мышецкий так и не заметил. — Вы зарегистрировали браунинг в полиции? Ениколопов резко ответил: — Я и сам хорошо известен русской полиции… — А что главный врач? — уклонился в сторону Сергей Яковлевич. — Я слышал, он держит лавку? — Его винить нельзя, — ответил Ениколопов. — Не дают лечить людей, так лучше аршинить ситцы! Мышецкий поднялся: — Хорошо. Вы были столь энергичны в критике губернской медицины, что, надеюсь, у вас хватит энергии и на то, чтобы навести порядок в своей больнице. — Э, князь! Дело не в том, чтобы покрасить стены. — Что же касается санитарного инспектора… Как его? — Борисяк, — подсказал врач охотно. — Савва Кириллович! — Да, вот именно! Борисяку более не служить вместе с нами. Найдем другого. В губернии должен быть отменный дух… — Дух я вам обещаю. Вот наступит весна, подпалит солнце, прибудут «самоходы», как их называют, и дух будет крепкий! — Ничего, Вадим Аркадьевич, мы еще молоды… — И, выходит, у нас впереди много времени, чтобы успеть принюхаться? Сергей Яковлевич тихонько постучал пальцем по темлячку своей шпаги. — Не надо дерзить мне, — попросил он мягко. — Я, как и вы, Вадим Аркадьевич, принадлежу к числу людей, настроенных прогрессивно… Сейчас в Москве, если не ошибаюсь, готовится очередной съезд врачей по вопросам гигиены, — вы не желали бы на нем присутствовать? — Я слышал об этом, князь, — почтительно ответил Ениколопов. — Но, к сожалению, въезд в столичные города мне воспрещен — Как? — Видите ли (Ениколопов смотрел на Мышецкого, не мигая), я член социал-революционной партии… |