Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы»
Мышецкий, не вставая скресла, ласково привлек к себе сестру за руку: — Что с тобою, Додо? Почему ты так говоришь о своем муже? Ведь Петя хороший человек, и он тебя очень любит. — Ты ничего не знаешь! — отмахнулась сестра и сразу заговорила о другом: — Поедешь, наверно, через Новгород?.. Ради бога, посети наше гнездо, где мы были так счастливы в детстве… Вокруг все рушится, все трещит! Как спасать — не знаю! Кровь, всюду кровь… Додо говорила яростно, залпами, и Мышецкий уловил в ее дыхании слабый запах вина. — Ладно, — миролюбиво закончил он, вставая. — Я поднимусь к Пете. Неудобно… Попов явно поджидал его, стоя среди своих сокровищ — огромной коллекции гравюр и офортов, упрятанных в роскошные фолианты зеленого сафьяна. На рабочем столе его возвышались груды каталогов от Вернера, Драгулина и фирмы Бисмейера, которые совсем вытеснили на край и задавили нехитрую бухгалтерию его мукомольной фабрики. Желая сделать приятное шурину, Сергей Яковлевич сразу же разрешил: — Ну, Петя, начинай хвастать! И бедный Петя сорвался с места, лез к потолку, тащил пудовый фолиант, кончиками пальцев бережно ласкал линии офорта, ликовал от восторга: — Тридцать пятый лист к сюите Рейнеке… Знаете — кого это? Самого великого Эвердингена. И, знаете, как достал? В хламе с аукциона! Продавался вместе с египетским саркофагом из-под мумии. Всего за две сотенных… Без саркофага не продают! Что делать? Я взял… Теперь у меня не хватает только восемнадцатого листа… — А где же саркофаг? — Куда его! Отдал на свинарник. Из него теперь свиньи помои лакают… Нет-нет-нет, — настаивал Петя, — возьмите линзу: какая непревзойденная четкость линий! А нажим, нажим… Ну? Мышецкий линзу взял, отметил железную точность резца, но мысли его сейчас были далеки от искусства. — Милый Петя! — И он вскинул линзу к глазам, посмотрев на увлеченного шурина. — Я кое-что уже слышал в Питере, но, честно говоря, не верю… Додо человек остро чувствующий, несомненно — личность незаурядная, но как бы там ни было… Я не верю! — повторил Сергей Яковлевич, ибо ничего более не мог сказать в оправдание сестры. Попов тихонько заскулил, пряча свое большое лицо в широко растопыренных пальцах. Мышецкий смотрел на его вздрагивающие, по-бабьи рыхлые плечи и мучительно переживал за этого человека. — Вы ничего не знаете, — сказал Попов, снова всхлипывая. — Но мне так тяжело… Так тяжело! Боже, какой я несчастный… Князь пересел поближе к шурину, встряхнул его: — Дорогой Петя, я не знаю, как это делается, но… Сойдитесь с первой же горничной — вам станет легче. — Нет, — отозвался Попов, — я не могу… Я слишком люблю вашу сестру. Он вдруг встал, раскинул руки, обвел стены в сафьяновых фолиантах, лицо его просветлело. — Все равно, — сказал он торжественно. — Я самый счастливый человек на свете… Вот они, мои сокровища! Великие мужи мира сего! Я недостоин созерцать вас. Но вы… Вы укрепляете дух мой!.. Их позвали вниз — к чаю. В гостиную, широко позевывая, вышел откуда-то из потемок статный красавец, которого Сергей Яковлевич знал еще по Петербургу. Это был граф Подгоричани, служивший в кавалергардах. Судя по всему, он чувствовал себя на даче Поповых как в родном полку. Тонкие, в обтяжку рейтузы кавалериста бесстыдно подчеркивали ту часть его тела, которую прогрессивное человечество находит нужным укрывать от докучного любопытства. Сергей Яковлевич со значением посмотрел на сестру, и она поняла его взгляд, полный укоризны. —Друг нашего дома, — сказала Додо и тихо добавила: — И… Петин друг! Бедный Петя совсем сгорбился за столом, машинально дул на горячую ложечку. Подгоричани, на правах знакомца, сунул Мышецкому руку, на которой не хватало двух пальцев, откушенных лошадью (или потерянных в рубке, как заявлял он). — Рад видеть вас, князь. Давненько в наших палестинах? И, не дождавшись ответа, раскрыл буфетные дверцы. Послышалось тяжелое бульканье ликера. Подгоричани крякнул и снова появился перед столом, оглядев притихшее семейство ясными, наглыми глазами. — А вы, граф, все еще в полку? — спросил Мышецкий с вызовом, быстро бледнея. — Конечно! — Хм, странно… — Чего же странного? — Странно, что вас еще не выгнали… Чувствуя назревающий скандал, сестра перехватила поднос из рук горничной: — Идите, милая. Остальное я сделаю сама… Додо была растеряна, и Мышецкому стало жаль ее. Сергей Яковлевич решил пренебречь всем, дружески повернулся к своему шурину: — Я хотел бы поговорить с вами, Петя. — Отчего же… Может, выйдем в бильярдную? — Говорите здесь, — громко сказал Подгоричани. — Я не буду прислушиваться… — Дело в том, — начал Мышецкий неуверенно, — что мне нужны деньги. И на этот раз — немалая сумма… — Кстати, — вмешался Подгоричани, — мне тоже нужны деньги. Мышецкий оттолкнул от себя чашку, и рыжие потоки чая заплеснули скатерть. Он сорвал с груди салфетку и, скомкав, швырнул ее через весь стол в лицо графу Подгоричани. — Авдотья! — потребовал он. — Усмири его… Додо поднялась из-за стола. — Анатоль, — сказала она, — вы же благородный человек! Петя осмелел: — Анатолий Николаевич, как вам не стыдно? А еще дворянин! Неужели вам не зазорно проживать на мой счет? Эх, вы… Подгоричани встал, направился к дверям. — Я же отдам!.. — заявил он с порога. Мышецкий долго сидел над опрокинутой чашечкой, мучительно страдая. — Вот так и живем, — снова заплакал Петя. — Я не виновата, — ответила Додо. — Быть по сему, — вздохнул Мышецкий, поднимаясь. — Ладно, покажите, где приготовлена постель для меня… День сегодня был слишком богат событиями, и он сильно устал. Князь добрался до отведенных ему покоев, быстро уснул. Ночью к усадьбе подошли волки и, сев на тощие подмороженные зады, дружно обвыли обитателей этого дома. 5 Денег у шурина он все-таки занял и утром вернулся в город, чтобы встретить Алису. На вокзале Мышецкий наскоро перекусил в буфете (завтракать у Поповых он отказался, ссылаясь на диету) и поспешил на перрон. Ждать пришлось недолго: сверкающий локомотив, устало вздыхая после дороги, плавно подкатил запыленные вагоны. Сергей Яковлевич был настроен несколько торжественно, на любовный лад. Встреча с Алисой рисовалась ему чем-то волнующим и праздничным. Князь был молод, здоров и тосковал по недавно обретенному супружескому счастью. Двери заветного вагона распахнулись, Мышецкий в нетерпении подался вперед, снял цилиндр, приосанился, взмахнул тростью. «Ну, сейчас, сейчас!..» |