Онлайн книга «На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона»
Как свидетельствует хроника того времени, капитан «был встречен офицерами эшелона с полным вниманием, какого заслуживали его высокие заслуги». Действовал он решительно, по вдохновению свыше. Вот его точные исторические слова: — Поручик Евсюков, поспешите на вокзал за шампанским! Евсюков был должен в полку сто восемнадцать рублей, забыл, как на извозчике ездить, в буфете ему уже рюмки водки в долг не давали, и потому он, стоя навытяжку, стал шевелить пальцами, намекая… Следующие исторические слова взбодрили Евсюкова: — Не рассуждать! Действуйте именем… моим, конечно! В вокзальном ресторане, в пользу крамольного отечества, была спешно реквизирована вся икра и все шампанское: Казань оставили умирать с голоду. Местные патриоты, во главе с Баратынским (потомком поэта), прочувствованно и возвышенно катили в солдатские вагоны анкерки с водкой. Колеса завертелись. Евсюков почему-то вдруг стал ходить по вагонам, раздавая офицерам свои долги. В эшелоне творились удивительные вещи. Ложась спать, однажды видели привидение, выходившее из клозета. И всю дорогу до Тургая князь Долгорукий щедро делился с офицерами икрой и воспоминаниями. Конногвардейский полк, служба в кавалергардах, приходилось и на флоте маячить, затем Маньчжурия (при этом князь щупал пальцами череп), потом Москва, — описание жизни и подвигов было красочным, напоминая роман… Устроив дневку, бедные офицеры сложились, кто сколько мог, и устроили другу царя, стяжавшему столько наград, скромный обед. Распорядителем обеда был поручик Евсюков, который уже сам давал в долг. Виновник торжества оглядел стол и сказал: — Я тронут, господа… премного тронут! Полковник, начальник эшелона, вытирал усы платком и ухаживал за поручиком Евсюковым. — Поцелуемся, — говорил он, — как мужчина с мужчиной… Потом долго намекал князю о своих заслугах перед отечеством: — Вы, как лицо, близко стоящее к государю, конечно же, могли бы и замолвить словечко. Мол, есть такой полковник и прочее… Долгорукий велел Евсюкову записать данные о полковнике. — Я доложу, — сказал. — Государь будет тронут, я вам обещаю… Глядя на горлышки бутылок, офицеры пели под звоны гитар: Много красавиц в ауле у нас, Звезды сияют во мраке их глаз, Сладко любить их — завидная доля, Но веселей молодецкая воля… А в солдатских вагонах, под визги гармошек и сиплое звяканье балалаек, гремела черноземная неуемная силушка: И сегодня щи, да и завтра щи, Приходи, моя сурьезная, Будем греться на печи. Меня били, колотили Два ножа, четыре гири, Еще восемь кирпичей — Все за девок-сволочей… Тургай, вот он (чтоб ты сгорел, проклятый!), — плоские крыши казарм, тюрьма в стиле барокко высилась над степной столицей, как сказочный замок. С криком носилось воронье, словно чуя падаль. Здесь разговор был короткий. — Государь император недоволен вами, господа, — заявил самозванец военному совету генерал-губернаторства. — Что у вас тут происходит? Отчего такая слабость? Почему, под боком у вас до сих пор бунтует Уренск? Почему до сих пор не арестованы президент этой гнусной республики и Совет рабочих? Было доложено о мерах, принятых ранее; к сожалению, эшелон застрял в степи и связь с ним прервана. Но надеемся… — Надейтесь, господа! Прицепите к моему эшелону тюремный вагон, я подхвачу попутно ваш состав и привезу вам президента заодно с этим Советом… Стыдно, господа, стыдно! Что мне сказать о вас государю? Поручик Евсюков, поспешите на вокзал… От перрона Тургая, пополнив запасы шампанского, карательный эшелон тронулся в просторы заснеженной февральской степи. Тяжелый вагон с решетками на окнах мотался в конце состава, лязгая дверями тамбуров. По борту его было выведено: «Министерство внутренних дел», а ниже — мелом: «Особого следования». — Завтра к полудню, — высчитывал Долгорукий, — должны быть в Уренске… Прошу, господа офицеры, быть ближе к солдатам. Поручик Евсюков, проследите, чтобы демократия не была нарушена! От двух контузий в голову князь жестоко страдал бессонницей. Во сне же часто смеялся, как младенец. Более никаких странностей за ним не наблюдалось. Напротив, он был весьма любезен. — Я тронут, — говорил генерал-адъютант, — весьма тронут… Привидение видели теперь в тюремном вагоне. Оно вышло из уборной, как и раньше, попросило у часового прикурить, после чего проследовало в тамбур и, открыв дверь, шагнуло на полном ходу прямо в степь — прямо в ночь. Часовой божился, что не спал… В это время купчиха Тамара Шерстобитова, подобно царю, объявила поиски по всей империи своего странного жениха Чичикадзе. — Он мой, — кричала она в припадке томления, — я не могу без него!.. Красавчик ты мой, контуженький! Сергей Яковлевич прислушался к выстрелам. — Баррикада еще держится? — спросил. — Да, князь… Опять пальбу начали! Огурцов был трезв сегодня как стеклышко. Мышецкий его отослал. Итак, дело за выборами… «Если бы не эти выстрелы, — как они несозвучны выборам!» На днях прошли первую ступень голосования в провинции — по крестьянской курии. Подпертый влиянием губернатора, Карпухин, кажется, пройдет и вторую ступень благополучно. Мужики на выборах так кричали: — Помогай бог! Только бы до батюшки-царя выграбастаться! Ен нашей правды шло не слыхивал — наша правда не рабочая, земная… Ты уж, Карпухин, обскажи царю все как есть тут! А по степной курии, как и следовало ожидать, пройдет прапорщик султан Самсырбай, — из тьмы дикого разума он взберется в кресло депутата. И тут ничем нельзя отвратить этого постыдного факта: законы степей закона не ведают. Зато совсем иная картина по городской курии — самой буйной, пронизанной идеями бойкота (со стороны депо), убежденной в том, что никакой октябрист не нужен, никакой кадет не проскочит, а вот… — А вот дядя Вася — чем плох? Оказывается, многие в Уренске даже не знали, что имеют право голоса. Вчера таких обывателей обошли с повестками по домам, но последствия оказались самые печальные: начался такой разброд в выборе кандидатов — хоть святых выноси. Выдвигали своих соседей: — Во, Митрий Иваныч, покажись… Не бойся — не выдадим! И показывали: Василиев Петровичей, каких-то затруженных пугливых Митричей, — кто они, откуда взялись, никто не знал ни ухом, ни рылом. Кончалось это, как правило, одним — скандалом: — Ах, не хотите наших в думу сажать? Ну и хрен с вами. Повесткою вашей подотрусь, и катись вы с вашими выборами. На кой лад мне ваша дума сдалась… Тоже мне — демократы лыковы! Тьфу… В середине дня Огурцов подозвал Мышецкого к телефону. |