Онлайн книга «Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана»
|
Никонов не спеша подходил к ним — в лицо ему уперся острый луч офицерского фонаря: — А ты кто такой? — окликнули его. — Все равно — не запомнишь, — ответил Никонов, и грохочущий автомат запрыгал в его сильных руках. Враги отхлынули, а из-под земли, искаженный эхом, донесся петушиный крик — заливистый и громкий. — Не уйдем, — сказал Никонов Осквику, — здесь и будем ждать наших… Горы встают до небес; трещит лед на озерах; беснуются студеные реки; осыпаются под гул канонады иголки с еловых ветвей. Вползают на крутизну орудия; танки дробят гусеницами тундровый камень; самолеты пронизывают небо; корабли прочерчивают горизонт океана бурунами пены. И — люди, люди, люди… Они идут уже по земле норвежской, за ними остается шуметь в порогах грохочущий водяной рубеж. И в сердце каждого, кто хоть раз оглянулся назад, отозвалось: — О, русская земля, теперь ты уже свободна! День прощания Сережка, получив ответ из училища, стал спешно готовиться к отъезду. Ирина Павловна, уже успев свыкнуться с тем, что сын должен уехать, неожиданно растерялась. Сережка, ее милый Сережка, и вдруг куда-то уедет, она не скоро его увидит. Нечто подобное такому состоянию она уже испытала прошлой осенью, когда он бросил дом, ушел в море. А отец — большой, нарочито суровый — расхаживал по комнате, задевая плечами мебель, добродушно ворчал: — Вот обожди, — пугал он сына, — там из тебя человека сделают, там, брат ты мой, матери нету… Сережка только смеялся в ответ, а по вечерам, тщательно выутюжив брюки, убегал куда-то. — Куда он ходит? — допытывалась Ирина у мужа. — А я-то откуда знаю!.. Анфиса предстоящую разлуку переживала, пожалуй, не меньше. — Сережа, — повторяла она, — ты не забывай писать мне. — Ну вот еще! — Не забудешь? — Я же сказал… Степан Хлебосолов кряхтел и охал на своей лежанке, его терзал ревматизм, мешал свет настольной лампы. — Вы бы хоть погулять сходили, погода ладная, — говорил он, а за окнами металась пурга. — В кино бы сбегали, что так-то сидеть!.. Они шли в матросский клуб. На громадном экране волновалось море, скользили по волнам миноносцы, в атаку выходили, поднимаясь на редан, торпедные катера. Сережка сбоку смотрел на профиль девушки и думал о том, что думает Анфиса в этот момент, когда он думает о ней. — Так ты пиши, — говорила она. — А знаешь, — предложил он, когда они вышли на улицу в густой толпе солдат и матросов, — сходим ко мне! — Ой, что ты! — А почему нет? — Там у тебя мама. — Так что? — Ну все-таки… — Пошли! — И он привел ее домой, не испытав почему-то никакого смущения перед родителями. — Вот, — сказал просто, — познакомьтесь… «Ах, вот оно, оказывается, что!» — улыбнулась Ирина Павловна и щелкнула Сережку по носу: — От матери скрыл… Она увела Анфису, робкую и немного растерянную, в другую комнату, а отец, по-прежнему улыбаясь, все грозился. — Вот обожди, — говорил, — там из тебя офицера сделают, не до девчонок будет, коли заниматься начнешь… Анфиса вышла из комнаты матери совсем другая: робость исчезла, она уверенно села в кресло; Ирина Павловна умела разговаривать с людьми так, что они чувствовали себя в ее доме легко и свободно, и Анфиса, выбрав момент, шепнула: — А какая у тебя мама, Сережка, хорошая! — Ну вот видишь, а ты боялась идти, — обрадовался он за свою мать, благодаря ее в душе, и гордо добавил: — У меня и отец хороший… Рябинин в одних шерстяных носках расхаживал по коврику, остановился около девушки, подмигнул: — Ничего, — сказал он, — отец-то? — И засмеялся. Стало совсем легко. Анфиса сразу как-то вошла в эту семью, по-детски наивно подумала: «Век бы не ушла отсюда…» Ирина Павловна накрывала на стол, говорила девушке: — Сидите, сидите, я сама… Прохор Николаевич занял место рядом с Анфисой, спросил: — Так, значит, штурманское отделение? — и тут же похвалил выбор профессии: — Это замечательно, правда, спать в походе мало придется, но зато интересно… Настоящая женская специальность! — И опять засмеялся, сказав при этом: — А вы-то чего хохочете? Действительно, это самая деликатная из всех морских профессий. Вот уж боцманом женщине быть, прямо скажем, трудновато. Хотя… стоп, стоп! Я помню… И он рассказал историю про одну поморку из Колы, служившую боцманом на одном из кораблей частного предпринимателя Спаде. Закончив рассказ, посмотрел на часы, сказал: — Ирина, ну-ка, включи радио, сейчас приказ, наверное, передавать будут… В репродукторе послышались мелодичные позывные, и далекий голос диктора возвестил: «Приказ Верховного Главнокомандующего… Войска Карельского фронта, преследуя немецкие войска, пересекли государственную границу Норвегии и в трудных условиях Заполярья сегодня, 25 октября, овладели городом Киркенес — важным портом в Баренцевом море. В боях за овладение городом Киркенес отличились…» — Ну, — сказал Прохор Николаевич серьезно, — давайте чокнемся. Сначала за тех, кто сложил под Киркенесом свои головы!.. Наступил день прощанья. Он был пасмурный и ветреный. Дым из паровозной трубы относило вдоль перрона, разбрасывало над головами людей в рыжие клочья. Анфиса, грустная и задумчивая, все время придерживала свой беретик. Сережка зажимал в зубах ленты бескозырки. Никольский, словно постаревший за эти несколько дней после повреждения катера, сказал: — Будем прощаться, мне надо идти. Ну, желаю!.. Они пожали друг другу руки. Когда старший лейтенант повернулся уходить, лицо у Сережки как-то странно сморщилось. Он долго смотрел в спину офицера, с которым целый год простоял на одной палубе, следил жадными глазами, как Никольский теряется среди пассажиров и провожающих. Потом вдруг крикнул: — Глеб Павлович! — и бросился его догонять. Все видели, что он обхватил своего командира за шею, они крепко поцеловались. Обратно Сережка вернулся, пряча глаза, наполненные слезами. — Человек он… такой вот, — объяснил несвязно. — Ну, ладно, ладно, — похлопал его отец по плечу. — Еще, может быть, служить под его командованием придется. Ударил гонг. — Пиши, — жалобно сказала Анфиса. Ирина Павловна погладила Сережку по щеке. — Хорошим будь, — посоветовала. — Ты и так не плохой, но старайся быть лучше… Не кури, водки не пей. — Давай-ка, сынок, — сказал Прохор Николаевич и поцеловал его, как никогда еще не целовал, долгим отцовским поцелуем. — Иди, — слегка подтолкнул в спину, — не забывай своего батьку. |