Онлайн книга «Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»»
|
— Люди добрые, скажите, куда везете меня? — Молчи, дедушка. Не вынуждай присягу нарушить… Страшно было. Но иногда сладостно замирало сердце: может, простила его Анна Иоанновна? Ведь была же она в объятиях его… Бабье сердце должно бы помнить! * * * Тихо было. Но в тишине этой большие гады шевелились… Тоску душевную глушила императрица в вине, которое пила лишь в кругу персон близких, ею проверенных. И средь них первым являлся обер-шталмейстер князь Александр Куракин; человек ума острого, всю Европу объехавший, многие языки знавший, он в пьянстве беспробудном был ужасен, задирист, вязался в ссоры разные и безобразничал всяко. — Брось пить, Сашка! — говорила ему императрица. — Отставок не бывает для дворян, а то бы я тебя отставила от службы. — Не я пью, — отвечал Куракин, — то Волынский пьет. — Как это понимать? — Он порчу на меня насылает. Заколдован я врагом моим. И не хочу пить, а сила нечистая опять меня в пьянство вгоняет… — О чем ты болтаешь, Сашка? — Голову надо Волынскому за колдовство отрубить! В защиту кабинет-министра вступался сам Бирон: — Ферфлюхтер дум! хундфотг! шпицбубе! — осыпал он бранью Куракина. — Кому еще из русских могу я довериться, как Волынскому? Тебе, что ли, из блевотины вставшему и в блевотину ложащемуся? Но князь Куракин не унимался, травил Волынского при дворе. Тредиаковский недавно сатиру написал на вельможу самохвала, и Куракин читал ее всюду: …завсе пред людьми, ще было их довольно, Дел славою своих он похвалялся больно, И так уж говорил, что не нашлось ему Подобного во всем, ни ровни по всему… На кого из вельмож написал поэт сатиру-не ясно, но Куракин трезвонил налево и направо: — Это же про него — про Волынского нашего… Волынский появлялся при дворе, а шуты ему кричали: — Волынка идет! Дурная волынка всю музыку портит… И наблюдательный Ванька Балакирев сделал вывод: — Кому-то музыка волынки не по нраву пришлась. Бирон, сочувствуя министру, спросил его однажды: — Друг мой Волынский, не знаешь ли вины за собой? — Какие вины? Ныне я не греховен. — Однажды я тебя от плахи спас. Второй раз не спасти. — И не придется, ваша светлость, вам меня спасать… Волынский теперь не лихоимствовал, взяток не брал — жил на 6000 рублей, которые получал по чину министра. Это очень много! Но зато очень мало, чтобы при дворе бывать, и Артемий Петрович делал долги. «Я нищим стал», — говорил он, даже гордясь этим… — Не надо ль денег тебе? — спрашивал его Бирон. — У вашей светлости я не возьму, и без того немало сплетен, будто я клеотур ваш… — Смотри, Волынский, — похлопал его Бирон по спине. — Будь осторожней, друг. Какие-то тучи стали над тобой клубиться. Бирон частенько устраивал у себя приемы. К столу в изобилии подавались ананасы, персики, абрикосы, выращенные в подмосковной экономии императрицы — в Анненгофе. Звали всех — вплоть до Балакирева. Шут с женой являлся, такой махонькой, что она ему только до пупа доставала головой своей. — Изо всех зол, какие существуют на свете, — пояснял Балакирев, — я выбрал для себя зло самое малое… Бирон при гостях бывал любезен. Его суровый резкий профиль мягчал в пламени свечей, он был наряден, красив — широкий в плечах, тонкий в талии. Совсем иначе принимала гостей его горбунья. Биронша сидела на возвышении — вроде трона. Недвижима. Пудрой засыпана. Вея в блеске бриллиантов. И только руку совала — для поцелуя. Сажали гостей не по билетам, а кому какое место достанется. Пересчитали всех с конца, и один остался без куверта. Этим последним оказался Балакирев, конечно. — Да не с того конца считали, — обозлился шут. — Пересчитайте, с меня начиная, и тогда лишнего на улицу выгоним. Пересчитали снова гостей, и лишним оказался сам герцог. — Ну, это уж слишком! — оскорбился Бирон. — Ты не завирайся, скотина. Тебе люди давно уже, как скоту, дивятся. — Не правда! — возразил Балакирев. — Даже такие скоты, как ты, герцог, и те дивятся мне, как человеку среди скотов… Над столом поднялся пьяный князь Куракин. — Матушка! — воззвал к царице (и гости притихли). — Все великое, что предначертано дядей твоим, Петром Великим, ты уже исполнила. И даже повершила Петра в благодеяниях своих… Но в одном ты осталась в долгу перед своим заслуженным предком. — В чем же не успела я? — нахмурилась Анна Иоанновна. — Петр Великий, — говорил Куракин, — уже намылил веревку для шеи Волынского, ибо знал за ним дела опасные. Но государь умер, а дело сие препоручил историческим наследникам славы своей. Так заверши успехом предначертание царствования прежнего! Раздался смех (не смеялись лишь послы иноземные). Исподтишка они взирали на Волынского, а он хохотал пуще всех, хотя кошки на душе скреблись. Смех утробный резко оборвал вдруг Бирон: — Ты пьян, шталмейстер! Вон отсюдаКогда гости разъезжались, они на все лады расхваливали стол герцога, особенно — вина. Анна Иоанновна упрекнула Балакирева: — А ты, бессовестный, отчего не похвалишь вина хозяина? — Ах, матушка, — отвечал шут, — уж сколько лет мы с тобой знакомы, а все никак тебе ума от меня не набраться. За твоим хозяином всегда немало вин сыщется, чтобы повесить его… Вот тут герцог не выдержал и стал его бить. А поколотив, Бирон распорядился: — Тащите его на кухню… Дайте, что ни попросит! С кухни герцогской чета Балакиревых обрела немало объедков лакомых, едва тронутых зубами гостей. Даже два целехоньких персика достались (детишкам). И отправился шут домой с крохотной женой своей, рассуждая по-хозяйски: — Все же не напрасно я день сей поработал… Небо над Петербургом было прозрачно. Весна, весна! * * * В прозрачном небе над озером Ладожским возник мираж, в который не хотелось верить. Вроде бы замок вырос над водой сказочный. Низко к горизонту присели его бастионы, словно крепость тонула в озере. Фасы ее были покрыты первою травкой, паслись там чистенькие козочки… Лукич взмолился перед караульными: — Да не томите боле меня… куды завезли, братики? — Шлиссельбург, — сказали ему шепоткам… Первый, кого встретил здесь Долгорукий, был Андрей Иванович Ушаков — сытенький, добренький, с улыбкою ехидной: — Постарел ты, Лукич, да и немудрено: сколь лет миновало, как на Москве остатний разок виделись мы… |