Онлайн книга «Баязет»
|
— Как хошь, ваше благордие, а я стрельну… Гляди-ка! Эвон того, в красной рубахе. — Ну, если в красной, — неожиданно рассмеялся Карабанов, — тогда бей! Бей все, братцы! .. Началось… Били в упор, и кони, дрыгая ногами, зарывались мордой в песок. Вышибали из седел на полном скаку, а сзади напирали еще, и тогда трещали пики, крутились подброшенные щиты. А в этой свалке, в которой ни одна пуля не пропала даром, вертелся волосатый, словно скальп женщины, турецкий бунчук, и вот бунчук упал совсем, и тогда казацкие выстрелы потонули в стонах и воплях. Отхлынули… В ручье остались мертвые кони, а один башибузук, самый отчаянный, забившись под лошадиное брюхо, все еще хрипел и махал ятаганом… Карабанов, выслушав рассказ юнкера, ничего не сказал, только выругался; а когда Евдокимов поднял револьвер, чтобы добить в ручье янычара [5] , он остановил его руку: — И без вас обойдется. А нам нужно беречь патроны… Разгромленные сотни турок спешились и отогнали лошадей в сторону. Казаки наблюдали издалека, как они жадно сосут вонючее раки, наспех раскуривают трубки, подтягивают пояса, ребром ладоней проводят себе по шее и кричат, показывая, какой конец ожидает казаков. Евдокимов сказал: — Уходить надо, Андрей Елисеевич. — А куда? — с грустью ухмыльнулся Карабанов. — Попробуй только стронуться: там равнина, и они навалятся всем табором… Лошадей-то ведь у нас нету… Надо ждать ночи… — Может, в Персию? — осторожно намекнул юнкер. — Нельзя. Шкуру свою спасем, зато подведем шаха. А друзей России надо беречь. — Я… боюсь, — честно признался юнкер. — В этом вы не оказались оригинальны: я тоже не сгораю сейчас на костре героизма. Скоро огонь турок сделался настолько ощутим и плотен, что кустарник, росший над обрывом, быстро поредел почти на глазах, словно чьи-то острые и невидимые ножницы подрезали его ветви. Казаки самовольно — без команды — открыли ответный огонь; вдоль берега ручья, окутанного дымом выстрелов, слышались их выкрики: — Ванюша, тебя куды? — Плечо, кажись… — Бей того, а это — мой… — Братцы, Петьку Узденя порешило, кажись, в голову! — Кинь сумку его. Патроны кинь. — Антипка, ты живой? — Жив покеле. — Куда ползешь, хвороба? — А пить хоцца… Иные смельчаки, невзирая на пули, чтобы сберечь воду в своих флягах, подползали на животе к воде, надолго приникали к ней воспаленным ртом и, вжимаясь в землю, — задом, как раки, — снова отползали на карачках к своим винтовкам, снова притирали поудобнее ласковые приклады к своим жестким небритым щекам. Карабанов заметил, что казаки целятся чрезвычайно долго и тщательно, и тут же вспомнил предупреждение капитана Некрасова: прицелы турецких «снайдеров» рассчитаны на тысячу четыреста шагов далее наших. Он встал. — Ложитесь! — крикнул Евдокимов. — К чему это? — Меня не убьют, — сказал Андрей, почему-то вспомнив пророчество Клюгенау. — Во всяком случае сегодня… Веря в свою звезду, он во весь рост подошел к Егорычу: тот поднял к офицеру лицо, источенное оспой и продымленное порохом. — В кого бьешь, конопатый? — спросил Андрей, ложась рядом с опытным казаком. — А эвон, ваше благородие… Вишь, лежит? Ишо задницу эдак-то отклячил? .. По нему и бью… — Ну, по-честному: сколько патронов на него угробил? Конопатый поежился: — Да не утаю греха — пару выпустил. — А ну-ка, давай винтовку… Тяжелый приклад вдавился Андрею в плечо, он проверил прицел. Все как надо — хомутик отщелкнут до предела (до шестисот шагов), а дальше… Дальше военное министерство подразумевало, что солдат встанет и пройдет на врага со штыком наперевес. — Сволочи! — выругался Андрей, целясь в турка. — Испортили оружие. Вас бы сюда, подлецов! Да в штыки… Черненая мушка нащупала ляжку турка. Палец плавно спустил курок, и приклад откачнул Андрея в плечо. Так и есть: мимо. Турок понял, что целились в него, и отодвинул ногу. — Прекратить стрельбу! — крикнул Андрей, поднимаясь. Казаки, не прекословя, оттянули свои винтовки к себе, полезли в карманы за кисетами. И тут случилось такое, что дано видеть раз в жизни: скалы и камни, до этого черные и безжизненные, вдруг расцвели красными пятнами, словно неожиданно созрели небывалые ягоды: это турки все разом, как по сигналу, подняли из-за укрытий свои головы в красных тюрбанах и фесках… Стало непривычно тихо, и в этой тишине, захлебываясь от дурацкого восторга, поросенком завизжал Дениска: — Братцы-ы, малина во Туретчине поспела… Зовите девок на ягоды! .. Грянул хохот. Казаки так тряслись от смеха, что даже прыгали животами по камням. Повсюду слышались веселые дополнения: — Малина! .. Девок станишных! .. В подолы, братцы, турку собирать будут! .. В подолы! .. Дениска, кажи, кажи турке… Турки же выползали из своих каменных нор, прислушивались. Им был непонятен этот смех, если гяуров всего лишь одна сотня, а их шестьсот, и каждый на коне; может, неверные посходили с ума от страха и сейчас сами перережут один другого? .. — Дениска! — надрывались казаки. — Кажи, кажи туркам, как девки по ягоды ходят! Но дерзкий смех казаков наконец дошел до сознания турок. И тогда волосатый бунчук опять медленно пополз в долину, послышался рев буйволовых рогов, раздались воинственные вопли: турецкие орты снова двинулись в атаку. — Ложись, братцы, — крикнул урядник, — идут! .. Карабанов провернул барабан револьвера и пересчитал желтые головки патронов: их было всего четыре. И, готовя себя к смерти, он сказал: — Эх, выпил бы я сейчас ледяного шампанского! 15 Солдаты приветливо распахнули шлагбаум, и Аглая увидела первую улицу Баязета, которая была сплошь вымощена собаками разных мастей и возрастов. Первый нищий, встреченный женщиной, поразил ее своей истинно восточной изощренностью. Это был человек сухой и желтый, зубы его были мелкими, как перловая крупа. На нем висели какие-то вшивые лохмотья, вместо ушей виднелись лишь одни слуховые отверстия. На груди его был наколот странный узор, затертый порохом, а правое плечо хранило следы ужасной операции. Отрезанная рука лежала тут же: искусно высушенная, с растопыренными пальцами и вделанная в подставку, похожую на подсвечник, эта рука держала миску для собирания милостыни. |