Онлайн книга «Баязет»
|
Уже было жарко. Земля тихо потрескивала… Юнкер Евдокимов сам напросился в эту рекогносцировку и был причислен состоять при отряде милиции. Сейчас он, взволнованный, подъехал на коне к поручику, сказал шепотком: — Андрей Елисеевич, мне это что-то не нравится… — Я думаю, — отозвался Карабанов, — нравиться тут нечему! — Да нет, вы послушайте… Мои эриванцы поглотали воду с вечера и сейчас недовольны. — Не надо было глотать с вечера. Что они — дети? Сами должны понимать, куда нас черт занес! — Вот именно, Андрей Елисеевич, иначе-то как «чертом» они вас и не называют… Оказывается (сами проговорились), что с Исмаил-ханом они в прошлой рекогносцировке далеко от Баязета не отходили. Они уже видят своих лошадей дохлыми, а семьи свои осиротевшими. — Хорошо, юнкер. Постройте своих всадников отдельно. Когда взвод милиции был построен, в его рядах недосчитались трех человек. Видать, утекли еще ночью — тишком, по-абрекски. Тряся нагайкой, Карабанов вздыбил своего жеребца перед строем: — Умирать боитесь? Где же ваша честь? При Шамилето вы были куда как смелее! .. Насмерть резались! Или же теперь не знаете, за что воевать? Так я вам скажу: турок придет — хуже будет! Снова в крови будут плавать аулы! .. Запомните, — опустил Карабанов нагайку, — костьми здесь ляжем, но не уйдем, пока разведка не закончена. Поняли, мать вашу? .. Всадники тронулись. Гористая пустыня лежала перед ними. В долинах шелестели под ветром пыльные заросли ежевики. Шакалы стаями носились между камней. — Отряд, ры-ысью! — скомандовал поручик. Ах, если б одно деревцо! Кажется, так и обнял бы его, послушал, что напророчит тебе зеленая листва. И голубая глина режет глаза… хрустят пески под копытом… Древние развалины, словно кладбища… Просоленные русла ручьев… А длинные тени казацких пик летят и летят в раскаленном воздухе. — Андрей Елисеевич, — сказал Евдокимов, примеривая своего жеребца к ровному бегу Лорда, — может, свернем вон в ту лощину? — Зачем? — Но у вас карта австрийская, а у меня британского генштаба: очень большие расхождения в рельефе и масштабе. — Мы уже рядом с Персией, — подумав, ответил Карабанов, — недалеко от Макинского пашалыка. Как доносили лазутчики, где-то именно здесь турки и сводят курдинские таборы. Поедем! И англичане и австрийцы врали: вместо тупика, показанного на картах, отряд въехал в чудесную прохладную долину, напоенную ароматом цветущих роз и магнолий. Громадные махаоны, трепеща крыльями, кружились над цветами. Жужжащая пчела, совсем породному, как в милой далекой России, с налету ударилась в лицо Карабанова, и он невольно рассмеялся, счастливый. — Подтянись, казаки! Уже чуялась близость человеческого жилья, отдохновенный покой, уже мерещилось хрустальное сверкание воды в запотевшей от холода фляге… Всадники скакали долго. Час, два, три. И вдруг выплыли четкие квадраты полей, полуголые ребятишки с криками: «Христиан, христиан! » — выбежали навстречу; худые пахари с мотыгами в руках смотрели из-под руки на казаков: отряд въехал в деревню, и Карабанов невольно ужаснулся — деревня была персидской. — Черт возьми! — растерялся он. — Может, скорее повернем? Но Дениска уже кричал: — Об бар? Воды нам, братцы… Об бар? Казаки, не дожидаясь команды, спешились. В душной пыли вязли их радостные голоса. — А ширин, об хейли хуб! — кланялся высокий старик в чалме. — Сладкая вода, хорошая… — Хуб, отец, хуб арбаб, — гоготали казаки и своими брезентовыми ведрами сразу вычерпали половину колодца. Вода оживила людей. Карабанов напился, протянул ведро юнкеру: — Пейте, голубчик… Закрыв глаза от наслаждения, Евдокимов пил долго, губы его смеялись. Потом вытер мокрый подбородок, сказал: — Ах, вот хорошо! .. Андрей посмотрел на юношу: он был красив, румян, в меру носат, в меру глазаст, лоб имел высокий, волосы вились мелкими кудрями. — У вас, юнкер, наверное, была красивая мать? — неожиданно сорвалось с языка Карабанова. — Почему — была, поручик? — засмеялся Евдокимов. — Она у меня красива и сейчас. Вот, посмотрите… Юнкер достал бумажник, перевязанный шелковой тесьмой, вынул фотографии. С одной из них на Карабанова глянули умные выразительные глаза, и эти глаза, казалось, спросили: «Разве вы сомневались? ..» — Да, красива, — согласился Андрей и, подхватив ведро, снова жадно напился. — А это кто, юнкер? — он не совсем вежливо ткнул пальцем в другую фотографию. — Моя невеста. — Из дворян? — Нет, дочь священника. Сейчас она учится в Женевском университете. Когда вернется, мы поженимся. Так договорились… Донесся глухой топот копыт, и, размахивая широкими рукавами, в конце деревни показался скачущий персидский сарбаз. Еще издали, заметив казаков, он вскинул пороткое копье, закричал чтото — не то гневно, не то приветственно, — и Карабанов злобно выругался: — Ну, юнкер, кажется, влипли! Теперь князю Горчакову хватит работы: ведь наши карты не будешь показывать дипломатам в Париже и Вене. — Ваше благородие, — подоспел Дениска, — надо бы у персюков лепешек купить. — Я тебе сейчас такую лепешку дам… Понимаешь ли ты, дурак, что мы наделали? Дениска хлопал глазами — не понимал: овцу из баранты увести можно, а купить лепешку почему-то нельзя. Вот и разбери господ офицеров! 13 Сарбаз оказался вежлив. Ласково пошипел на казаков, которые стали щупать мостолыжки его коня, он прижал руки к сердцу и сладко улыбнулся. Потом сказал, что его шах — средоточие вселенной, убежище мира и мудрости — желал бы видеть гостей в своем доме, и отказ огорчит шаха, и вода покажется ему горькой, и звезды потухнут на небе… — Надо ехать, — неуверенно посоветовал Евдокимов, — может, так будет лучше. Карабанов вскинул свое мускулистое тело в седло, захватил между пальцев мокрые от пота поводья. — Едем, — решился он. — Чтоб не показалась шаху вода горькой… Летняя резиденция макинского шаха оказалась неподалеку; она раскинулась в бледно-голубой, как старинная выцветшая акварель, глубокой лощине, по дну которой с сердитым хрюканьем пробегала река. Андрей велел казакам дать отдых лошадям, никуда не разбредаться, и вскоре перед двумя офицерами распахнулись ворота цветущего сада. — А вы сможете, господин поручик, вести разговор с шахом? — Думаю, что с ревнивой женщиной разговаривать труднее, — вяло улыбнулся Андрей: он устал. — И надо обязательно снять обувь. |