Онлайн книга «Баязет»
|
— В какой, простите, губернии ваши имения? Сколько было у вашего отца душ? — Как и у каждого человека, господин полковник, — одна. Иначе бы он и я были бессмертны! Улыбка тронула губы Пацевича: — Карабанов… Карабанов… Постойте, постойте, я что-то слышал. .. И очень рад… Только зачем это вы вздумали вплести цветы в гриву лошади? Уберите их, вы не барышня! Карабанов ответил: — Но откуда знать, полковник: может, эти цветы от барышни. И я хочу умереть, вдыхая их запах… И, сказав так, он незаметно дал левой ногой шенкеля своему Лорду, — жеребец, словно ждал этого, чертом налетел на пегую кобылу; Пацевич поспешил отъехать. Ватнинскую сотню полковник решил проверить в пешем строю, и казаки спешились не совсем охотно. Заранее зная, что сотня его без лошадей выглядит неуклюже, Назар Минаевич решил заступиться за своих «станишных». — Мы больше ездим, — сказал он. — Ходить-то пешком и дурак сумеет. — Помилуйте! — возмутился Пацевич. — А если случится церковный парад? Вы что же, на кобылах молиться будете? Надо, сотник, прочесть вам зелененькую книжечку генерала Безака! — Куды нам, — ответил Ватнин, — не дюже грамотны. Мы не какие-нибудь «телегенты»… — А вы все-таки почитайте, сотник, почитайте! — Ладно, — смирился Ватнин, — почитаем, когда война закончится. .. Зато артиллерии досталось. Пух и перья летели. Старый служака, майор Потресов, то бледнел, то наливался кровью. Стоял он неподалеку от Карабанова, держа шашку по церемониалу, и вынес все. Что только не делал с ним Пацевич! Разбранил установку прицелов, залез с носовым платком в орудийное дуло, с руганью пытался разорвать передочную упряжь — не гнилая ли, а если гнилая, то, значит, Потресов ворует. Потом поманил пальцем канонира Постного: — Иди-ка сюда, братец… Экий у тебя вид! Повернись задом… Кирюха повернулся. Вид у него действительно был неказистый. Сам он маленький, а штаны большие, и между ног свисала широченная мотня, как у запорожца. Пацевич не отказал себе в удовольствии оттянуть эту мотню еще больше. Выдрал из-под ремня рубаху, прихлопнул канониру фуражку — так, что оттопырились уши у бедного парня, и кричал издали Потресову. — Это — вид? Это — вид солдата, майор? Почему молчите? Где вы отыскали такого шибздика? .. Если воин вышел из казармы, — вся улица должна разбежаться! А это — что? .. Его ведь даже сытая курица лапою залягает! .. Когда полковник направился дальше, Карабанов, играя желваками на бронзовых скулах, подъехал к Потресову: — Слушайте, — сказал он, — как вы могли это стерпеть? Он вас оскорбляет, а вы — молчите? — Эх, поручик, — ответил майор, пряча оружие в ножны, — молоды вы, не понимаете… Думаете, у старого дурака, майора Потресова, нет гордости? Да, была, мой милый… А вот вам бы в мои шестьдесят лет дослужиться до майора и тащить вот здесь (Потресов похлопал себя по жилистой шее) семейку. Восемь ртов, и все — дочери. Да рылом не вышли. Никто и не берет… — Извините меня, майор! — Карабанов с уважением отсалютировал ему шашкой и, задумчивый, вернулся на свое место. Из рядов милиции, при опросе жалоб и притеснений, выступил вперед грузин, дядя Вано, с листком мятой бумаги, на который он кое-как, через пень в колоду, жаловался на обиды, претерпеваемые им и его сыновьями от подполковника Исмаил-хана Нахичеванского. — Хорошо, — пообещал добровольцу Адам Платонович, — я рассмотрю твое прошение лично. Будешь прав — взыщу с полковника, если же не прав, — велю снять с тебя штаны и прикажу твоим сыновьям так отлупцевать тебя нагайкой, что ты у меня до конца войны кровью ходить будешь. — Подавай, подавай! — злорадно посоветовал хан; милиционер исподлобья глянул на Пацевича и, тихо ругаясь по-грузински, забрал свою жалобу обратно… А дальше началось уже новое представление: Адам Платонович Пацевич наехал на старого гренадера Василия Хренова, который с полной ответственностью за свои благие намерения выпятился на первый план бородой и крестами. — А ты, дед, с какого кладбища? — накинулся на него полковник. — Почему босой? Откуда кресты? Дед — всё бы ничего, но очень уж любил о себе поговорить; это-то его и погубило. Он начал обстоятельно: со службы при Ермолове («Таких-то начальников, — добавил он, — теперича нету») и доходил уже в своем рассказе до сапог, которые он еще не получил, а почему не получил — это он сейчас расскажет… Тут-то его и остановили. — А-ну, — крикнул Пацевич, — вон отсюда, бродяга! Дед покачнулся, но из строя не вышел. Хвощинский, нагнувшись к полковнику, почти выпадая из седла, что-то стал горячо толковать. Пацевич выслушал и махнул рукой: — Нет, не убедите… А ну, старик, пошел вон отсюда! .. За свой долгий век перевидал дед всякого. И дурное видел, и хорошего довелось посмотреть. Начальство — ладно, куда ни шло, дед устава не любил смолоду, его секли за него. Но… вот — мать-Россия, пусть даже смутная, далекая, ласковая, как память о детстве, — это он знал твердо, сердцем, и винтовка лежала на его плече как влитая. — Никак нет, — отрезал он. — Не могим выйти. Я есть солдат. Кавалер. Мне без этого нельзя… Присяга! Кончилось все это тем, что Пацевич приказал двум солдатам вывести Хренова из строя. И дед, загребая черными пятками бурую баязетскую пыль, поволочился куда-то между двух солдатских локтей. Обойдя весь строй, Пацевич велел офицерам гарнизона подойти к нему и объявил в сердцах: — За исключением казачьих сотен, все остальное плохо! Очень плохо. И все оттого, господа, что вы не озаботились заранее ознакомиться с зелененькой книжечкой генерала Безака. Когда же смотр закончился, Карабанов сказал: — А жаль, что не взорвалась та бомба! — Какая? — Да та самая, которую Ватнин сунул в телегу мерзавцу из ставки. Ведь наверняка генералы в Тифлисе больше поверили ему, нежели Хвощинскому. А нам вот и прислали… книжечку! 11 Завтра надо уходить… Целый день провел в кузнице, где ковали лошадей, велел точить шашки, закупить овса, проверить как следует упряжь, разобрать патроны по калибрам и ненужные выбросить. Вечером пришел с рапортом урядник: — Все благополучно, ваше благородие. Лошади здоровы. — А люди? — И люди тоже… — Послушай, балбес: сколько раз мне долбить по твоей башке, что сначала о людях, потом о лошадях! Урядник заметно обиделся: — Ваше благородие, пошто серчаете на меня? Я службу вот этим местом знаю… |