Онлайн книга «Баязет»
|
Сивицкий, узнав о пьянстве Карабанова, каждый раз встречая его, где бы то ни было, твердил с настойчивостью дядьки одно и то же: — Перестаньте пить, Карабанов! Вы сгорите в этом пекле… Я помню одного хорунжего, который запил в пустыне. В башке у него плескалось что-то, как в бутылке, и он подох в страшных корчах… Бросьте пить, Карабанов! — Не беспокойтесь, доктор, — тупо выслушивая советы, огрызался Андрей, — со мною этого не случится. Первый же горшочек масла срубят ко всем чертям вместе с этой вот дурацкой маслобойней! .. Штоквиц однажды стал утешать его: — Вы напрасно, гвардионус, так переживаете. Лучше выпейте стакан лафиту. Грешным делом, я тоже не святой… Неужели я буду читать нотации этому быдлу? Треснул по роже — и пусть сами додумывают, за что попало. Некрасов сказал иначе: — Вы не глупый человек, Карабанов, мне многое нравится в вас. Но эти гвардейские штучки вы оставьте… Здесь люди не парадируют, а воюют. Иногда и провинятся, но завтра же могут погибнуть! А вы что-то рано собрались на Холм Чести… Трехжонный приходил иногда, мрачно оглядывал поручика и докладывал, что в сотне не все благополучно: два казака подрались при дележке овса, один казак потерял винтовку, кузница задерживает с подковкой лошадей и прочее. Карабанов строил свою сотню, выезжал перед нею на своем Лорде, грозился плетью и пьяно кричал: — Распустились, мать в вашу! .. Вот погодите: я пить брошу — так возьмусь за вас, сволочи! .. Как-то забрел на огонек Клюгенау, и поручик сразу насторожился. Когда он встречался с бароном, то невольно бывал наструнен; когда же расставался, — ему казалось, что он закончил какую-то непостижимую работу. — Здравствуйте, прапорщик. Что вы так смотрите на меня, словно барышня на сороконожку? Жалобно моргая из-под очков, Клюгенау взгрустнул: — Боже мой, как вы изменились. Я не узнаю вас. Вы всегда были такой чистоплотный, а сейчас… — Eh, mon cher, — цинично рассмеялся в ответ Карабанов, — c'est parce que le militaire comporte la cochonnerie… [Эх, мой милый, это потому, что в военном звании допускается свинство. (франц.)]. Садитесь, барон! Клюгенау сел. — Я чувствую, — сказал он, — вам сейчас тяжело… Мне на нашем месте было бы еще хуже. Хотелось бы вам помочь, но не знаю как. Могу только напомнить ту утешительную фразу, что была вырезана на кольце у царя Соломона: «И это пройдет…» — Это никогда не пройдет, — надрывно вздохнул Карабанов и налил себе водки. «Напоить его, что ли? » — вяло подумал он. — Хотите выпить, барон? — Нет. — А если я попрошу вас? Может, мне станет легче, если вы выпьете со мною? Клюгенау придвинул стакан. — Хорошо, — сказал он. — Чтобы вам стало легче… Отхлебнув водки, пропорщик заговорил снова: — В обществе людей преобладают три личности: личность денежная, личность служебная и личность собственных достоинств. Первые преуспевают, вторые мучаются, третьи плохо кончают. Послушайте меня, Карабанов: вы принадлежите, мне кажется, к третьей, самой несчастной категории людей, и ваши достоинства еще не дают вам права быть жестоким с людьми, которые не подходят ни под одну из этих трех категорий… — Довольно слов! — остановил его Андрей. — Пейте до дна, ничего жеманничать. Прапорщик неумело выглотал водку до конца и быстро опьянел. — Вам надо полюбить женщину, — посоветовал он. — Любовь очищает человека и делает его лучше. Многое, что казалось неясным и расплывчатым, приобретает определенные формы… — Чепуха, — ответил Карабанов, — когда женщина входит в жизнь человека, начинается развал и хаос. Женщина по своей натуре не созидатель, она разрушитель. Она, если хотите, тот же дикий курд… — Женщина воскрешает! — сказал Клюгенау. — Губит, — ответил Андрей. — Женщина — источник жизни, — сказал Клюгенау. — И — гибели, — закончил Андрей. На этом они остановилсиь. Карабанов снова налил водки, и прапорщик выпил. Всегда откровенный, он теперь совсем обнаружил свою душу. — Она чудесная, — произнес он с чувством. — Вы бы видели, какие у нее глубокие глаза. И, встречаясь со мною, она всегда говорит, что очень рада меня видеть. Я даже написал стихи… — Занятно, — сказал Андрей, ковыряя в ухе. — Может, дадите прочесть? Клюгенау расстегнул мундир, достал из секретного кармана листок бумаги. — Вот, — поделился он, — это я написал вчера… Аулов дым и цитадели Гористый призрак до небес. Любить, без отклика, без цели, — Ах, я согласен: в мир чудес Явилась ты — и я воскрес! — Ну? — спросил Клюгенау. Карабанов отшвырнул от себя стихи: — Если вы это, барон, ни с кого не сдули, то это не так уж плохо. Только позвольте минутку побыть в роли Белинского. — Да что вы, поручик, — смутился офицер, — не стоит… Это написано случайно… Экспромт! — Я надеюсь, — продолжал Карабанов, — что ваши стихи получились бы еще лучше, если бы вы, барон, не были стеснены в написании их определенными рамками. — Какими? — Но вы же не будете утверждать, — убивал его Карабанов, — что вот это совпадение тоже случайно? .. Дайте-ка сюда ваш экспромтик. Ногтем он подчеркнул начальные буквы строк пятистишия. — Читайте сверху вниз, барон, — сказал он. — Что получается? — А что? — сразу покраснел Клюгенау. Карабанов криво усмехнулся. — Аглая, — сказал он. — Я где-то слышал имя этой женщины… Безнравственный вы человек, барон: позволили себе влюбиться в замужнюю женщину! .. Покидая Карабанова, барон Клюгенау задержался в дверях: — У меня к вам две просьбы, Андрей Елисеевич: первая — никогда не касайтесь моей любви и вторая — не пейте больше водки: ведь завтра у нас офицерское собрание! .. По ночам, когда светила турецкая луна, Баязетская цитадель уходила в душную темноту острыми краями своих фасов и казалась тогда кораблем, плывущим в бездонную неизвестность. 10 Наступление на Балканах развертывалось успешно, и русский солдат-богатырь уже погнал турок, как говорили болгары, в «Смаилову дупку». Однако на Кавказе счастье изменило успеху русского оружия, и турки начали отчаянную резню армян, — десятки тысяч армянских семейств вырезались поголовно, не исключая и грудных младенцев. Тер-Гукасову, таким образом, пришлось со своим отрядом, истомленным в неравных битвах, сдерживать натиск противника и спасать армян, которых он направил к русской границе — по неимению лучших дорог — страшными горными тропами, где ходили одни дикие кошки и джейраны, и этот неимоверно тяжкий путь остался в памяти армянского народа навечно. |