Онлайн книга «Из тупика»
|
Вышли к причалам. Вдали, среди леса мачт, высились стрельчатые салинги «Аскольда». — Смотри! — сказал Самокин, взяв Павлухина за руку. Между ноками реи, вдоль антенны, пробежала веселая искра. — У нас заработало радио… Пойдем! Придя в свою каюту, Самокин сначала стянул мундир. Аккуратно повесил его, выровняв погоны, на спинке стульчика. А за переборкой, в соседней радиотелеграфной рубке, уже попискивал аппарат. Скоро звякнул звонок, Самокин откинул в борту узкую дверцу, туда просунулась рука, протягивая бланк с шифром. Всё! Окошечко снова закрылось. Тайна в его руках. Самокин был педантично обстоятелен. Раскрыл коробку с сигарами. Выложил из кармана спички. Тоненько заточил карандаши. И только потом грохнул на стол кодовую книгу в пудовом свинцовом переплете. Перед глазами кондуктора побежали, строясь в загадочные ряды, жучки таинственных сочетаний: «…КЧЭ-213… ПТА-7… БРЩ-1089…» Самокин был шифровальщик опытный, и через полчаса все было закончено: готовый текст лежал перед ним. «Все ли?» Теперь-то все и начиналось… Отбросив карандаш, кондуктор захлопнул коды и крутанул себя назад на кресле-вертушке. Глядя в иллюминатор, где розовела вершина Монфарон, Самокин сказал: — Доигрались, кошкины дети… * * * — Войдите, — разрешил Иванов-6. — Ваше высокоблагородие, — доложил Самокин, — мною в двадцать сорок семь закончена расшифровка. — Откуда, кондуктор? — Из посольства в Париже, подписана Извольским. — О чем там? Самокин поднес бланк расшифровки к лицу, словно желая еще раз ознакомиться с нею. — Следует предупреждение от имени посла в Париже, что на крейсере ведется антивоенная пропаганда. — Вы не ошиблись, кондуктор, во время расшифровки? — Никак нет, ваше высокоблагородие. — И что далее? — Далее сказано: изолировать от команды матросов, зараженных пораженческой пропагандой, которая питается соками немецкой тайной агентуры во Франции… — У меня? На крейсере? — спросил Иванов-6, прикладывая к груди руки. — И чтобы… немецкая агентура? Извольский не знает, что у меня половина команды — Георгиевские кавалеры! — Каперанг справился с волнением и закончил: — Хорошо, кондуктор, благодарю вас. Положите текст на стол и можете идти… — Есть идти! — Самокин затворил двери салона за собой столь осторожно, словно там оставался покойник… А за переборкой снова пищал аппарат; в секретное окошечко передачи опять просунулась рука, и блеснул перстенек на пальце, дешевенький, но лица радиста не было видно. Только слышался его голос: — Эй, Самокин, ты никуда не уходи… На ключе шифровка! — Еще? — Да. — Откуда? — Из питерского Адмиралтейства, берем ее через Эйфелеву башню. Так что не уходи, сейчас мы ее забланчим! Пока шифровку перебеляли с ключа на бланк, Самокин нервничал. Он умел владеть собою, этот немолодой кондуктор, но столбик пепла с сигары упал на узор японской циновки. Чистоплотный человек, Самокин не допустил бы этого, если бы так не волновался сейчас… Что там в новой шифровке? В новой шифровке говорилось, что тайная полиция (русская и французская) обеспокоена создавшейся на крейсере революционной ситуацией, и спрашивалось — все ли сделано офицерами, чтобы предотвратить взрыв крейсера?.. Самокин вспотел. Схватил веер — фук-фук-фук. — Что они там? — сказал. — С ума все посходили?.. Но к кому это относилось — к Адмиралтейству или же к матросским палубам «Аскольда», — было пока неясно. * * * Штрафной матрос второй статьи Иван Ряполов на цыпочках шел к трапу, неся в кончиках пальцев миску с борщом. А один палец, самый большой, даже купался в миске. — Не дожрал, штрадалец? — спросил его Павлухин. — Не мне, — ответил Ряполов. — Это к нам Левка пришел! Павлухин не кинулся бежать со всех ног, чтобы посмотреть на Левку. Нет, гальванер остался спокоен. Павлухин еще не знал о предупреждающих шифровках; он сейчас стоял и раздумывал. Да… На крейсере уже завелись какие-то шуры-муры. Игра в молчанку. Шепоты. Намеки… Собрал себя в комок. «Ну что ж… пора!» — Даже не коснувшись ногами трапа, Павлухин скатился в глубину палубы. На одних только ладонях, по яркой латуни поручней — вшшшшик! А каблуки по железу — щелк, и гальванер уже в жилой палубе кубрика. Левка же оказался… Никогда не думал Павлухин, что Левка окажется французским солдатом. Молодой парень. Зубы хорошие. Волосы черные. Взгляд открытый. Сидел он, раскинув локти по матросскому столу, и доедал борщ из миски. Павлухин сделал шаг вперед, протянул ему руку. — Здорово, — сказал весело. — Здорово… Левка! Левка поднялся, всматриваясь в Павлухина: — Привет тебе… товарищ. — Павлухин, — назвал себя гальванер. И тогда солдат вышел из-за стола, приударил каблуками: — Виндинг-Гарин! Земляк и твой соотечественник, коему мать-родина обернулась злой мачехой… — Солдатствуешь? — спросил Павлухин с улыбкой. — По маленькой. — Это что за форма? — Иностранный легион, — пояснил Левка. — А фамилия-то… как правильно? Виндинг или Гарин? Левка даже не мигнул. — Как хочешь, — сказал, — такая и правильно… В нашем легионе фамилии не спрашивают. И все мосты за спиной сгорели. Так что приятель, если в замазку нагишом влипнешь, так вылетай к нам — примем с бутылкой и маршем… — Ну-ну, — сказал ему Павлухин и потрепал по плечу. — Давай шамай. Да поделись с нашей серостью… Веришь ли, живем — как в сырой могилке, ни хрена не знаем. Но подзадорив Левку, Павлухин расчетливо отошел в уголок. Оттуда позыркивал глазами, щипал ус, слушал. Слушал — и не мог уловить партийной сути этого черномазого парня в форме французского солдата. И, когда Левка встал, прощаясь, Павлухин снова похлопал его: — Ну, ты заходи. Пошаматъ когда захошь — заходи. У нас этого дерьма-борща кипят котлы кипучие. Вечером Павлухин стал осторожно выпытывать у матросов, где они прячут нелегальщину. Если узнавал, советовал: — Выбрось! — Да ты что? Очумел? — Ты сам очумел… Выбрось! Отозвал Шурку Перстнева в сторону: — Шурка, ты парень-хват, я знаю. Где список? — Печатают, — отмахнулся Шурка и забегал глазами. — Верно, что печатать стали. Один напечатал, второй напечатал… Завтра в Адмиралтействе знать будут. |