Онлайн книга «Из тупика»
|
Басалаго, выпив, спросил: — Ты больше ничего не знаешь, Уилки! Что в Петрограде? Уилки сидел прямо, совсем трезвый, курил спокойно. — Керенский не удержится. Перестань хвалить его перед матросами и предсказывай им бурю новой революции Ленина — тогда тебя будут считать на флотилии пророком. — Ты не шутишь? — нахмурился Басалаго. — Зачем же? Ты спросил — я ответил. — И что будет дальше? — Ленин придет к власти. — Ты пьян! — резко сказал Басалаго англичанину. Уилки ответил ему ледяным тоном: — Если я выпил больше тебя, это еще не значит, что я пьян. — Да хватит вам! — вступился хамоватый Чоколов, игравший всегда под рубаху-парня. — До нас большевики не доберутся. Здесь Россия кончается, обрываясь, как этот стол… в океан! Уилки внимательно поглядел на Чоколова: — В этом-то ваше счастье, мистер Чоколов. Одинокая пуля, пущенная из темноты по окнам, разбросала стекла над головой Уилки, но он даже не обернулся. — Если меня убьют, — сказал, — это будет здорово. . Над столом, поверх посуды и объедков, сверкнули браунинги. Хором заорали на оглушенную девку: — Дуняшка, свет! Дура, свет погаси… Темный вагон долго двигался по темной тундре. — Дуняшка, — не вытерпел Небольсин, — так хуже… включи! В ярком свете опять проступили лица. Чоколов ползал по полу. Все так же прямо сидел Уилки, и ветер из разбитого проема окна развевал его жидкие светлые волосы. — Я пью за крепкую власть в России! — сказал он, поднимая стакан с водкой. — За власть, которая обеспечит России победу в этой войне. — Не свались, — дружески подсказал ему Небольсин. — Закуси, — пододвинул еду Чоколов. Все выпили за «крепкую» власть, хотя каждый понимал ее по-своему. Долго и молча жевали. Небольсин сильно захмелел. — Господа, — начал Чоколов, — а Корнилов-то серьезный был мужчина… Как это ему не повезло! — И дать разбить себя Керенскому? — усмехнулся Лятурнер. — Я не согласен, — возразил Уилки. — К сожалению, Корнилов был разбит Красной гвардией, и об этом надо помнить.. — А куда мы едем? — отвлеченно спросил Басалаго. — А тебе не все равно, куда ехать? — ответил ему Небольсин. — Мне не все равно. Это тебе все равно, куда тебя везут. — Ты меня не везешь. Это я тебя везу. — Ты ошибаешься, — сказал Басалаго. — Здесь, на Мурмане, все только катаются. Но вожу-то их я. Куда мне вздумается… Уилки, подняв лицо, выпустил дым к потолку. Губы его презрительно улыбались. Впрочем, этого никто не заметил. Под утро вышли в тамбур, чтобы проветриться, лейтенант Уилки и Небольсин, сильно опьяневший. — Уилки! — сказал Небольсин, распахивая двери мчащегося вагона. — Садись, Уилки, рядом. Свесим ноги и поговорим… Ты наверняка знаешь, что будет дальше! — Дальше, — прозвучал голос англичанина, — будет революция. И только вы здесь ничего не понимаете и не знаете. — Уилки, я тебе сколько раз говорил: нехорошо много пить и мало закусывать. Ты и правда пьян, Уилки? — Я тебе, Аркашки, дам сейчас пинка под зад. И ты так и вылетишь из своего вагона… — За что, Уилки? — пьяно хохотал Небольсин. — За то, что ты глуп, Аркашки… Небольсин повернулся в темноту тамбура, где вспыхивал огонек английской сигареты. — Слушай, Уилки, — спросил просветленно, — а вы уйдете отсюда, если большевики придут к власти? — Зачем? — ответил Уилки из мрака. — Мы станем союзниками большевиков, если… если Ленин продолжит войну с Германией! — Я не пророк, но вам придется уйти. Ленин никогда не пойдет на продолжение войны, и ты сам это знаешь, Уилки. — Тогда, — сказал лейтенант, — мы будем бороться. Мы, англичане, пожалуй, единственный народ в мире, который никогда не знал поражений… Пойдем, Аркашки, поднимайся! — Куда? — Допьем, что осталось. Небольсин встал, качаясь, обнял англичанина. — Слушай, мой дорогой Уилки! Допить-то мы, конечно, допьем. Но не было еще такой беды, из которой Россия не выкручивалась бы… О-о, ты плохо знаешь нас, русских! — Пойдем, пойдем… Я их изучаю все время. В вагоне был погром. Все давно валялись — кто где мог. Разбросав руки по столу, крепко спал лейтенант Басалаго. Уилки взял его за волосы, грубо и жестоко оторвал от стола, посмотрел в лицо — бледное, без кровинки. — Готов! — сказал с презрением. Повернулся к Небольсину: — Худо-бедно, а выдержали только мы двое… Совсем забыл: у меня для тебя, Аркашки, кое-что приготовлено. — И протянул бумажку с надписью: «Бабчор (высота № 2165). Македония, Новая Греция, фронт Салоникский». — Доказательство дружбы, Аркашки… Это новый адрес твоего брата. Можешь писать ему. И не благодари, не стоит. * * * Черную шинель раздувал ветер. Черным крепом были обтянуты на погонах императорские орлы, все в тяжелом витом золоте. И черный креп закрывал, словно справляя поминки по ушедшему миру, кокарду национальных цветов. Стоя на башне, Ветлинский заговорил, и три наката стволов линкора, установленные в мутное пространство, казалось, молчаливо подтверждали каждое его слово. — Матросы! — патетически воскликнул главнамур. — Забудем, что я адмирал. Сейчас я говорю как рядовой член мурманского ревкома… Не вы ли меня и выбрали в его состав? Вы! И вы знаете, что я с чистым сердцем принял, как неизбежное, первый удар колокола свободы — возглас русской революции. Так вот, говорю я вам как боевой товарищ: вы затрепали революцию языками. Вы замусорили ее шелухой семечек… Вы сами уже давно не знаете, чего хотите! А я говорю вам: революция и республика в опасности! Есть только один путь спасти ее от германского империализма — это путь войны… Стоном отзывалось в палубах: бред ночей, плески волн, шумы и трески, звяканье снарядных стаканов: — Матросы! — И снова вздернулись крутые подбородки. — Вас, — продолжал Ветлинский почти упоенно, весь в раскачке линкора, стынувшего под ним в пустоте отсеков, — вас, матросы, — выкрикнул он, — никто не тянул за язык, когда здесь же, на палубе «Чесмы», вами была принята резолюция о войне до победного конца!.. Разве не так? — Так, — отозвалась «Чесма». — А на деле? — вопросил Ветлинский. — С первым же выстрелом вы бежите, как бабы, и я, — главнамур стройно выпрямился над орудиями, — я, ваш адмирал, властью, мне данной от революционного правительства в Петрограде, лично от министра-социалиста Керенского… |