Онлайн книга «Моонзунд»
|
– Все – к пирамидам! Брать винтовки из кают-компании… Полухин понял, что можно в кровь разодрать себе горло, убеждая людей, – ничто сейчас не поможет. В машинном кубрике отыскал своего товарища – электрика Лютова: – Запахло жареным. Делать нечего – руби динамо! – Подумай, Володька, – предостерег его машинист. – Уже думал. Если рванутся наши к пирамидам, так коридор узкий… всех перестреляют из кают-компании. Руби свет! – Когда стопить динаму? – Давай на стоп, как рында жахнет… С ударом склянок динамо-машины дредноута провернулись в последний раз, и, воя на гаснущих оборотах, роторы их прекратили подачу тока. «Гангут» сковало параличом. Гигантский комбинат техники замер – не провернешь орудий, лифты не подадут к ним снарядов, из автоматов вынута их душа – токи! Тускло и медленно, как в покойницких, где лежат мертвецы, под матовыми плафонами едва разгорелись лампы аварийного освещения – от батарей. С мостика «Гангута», усиленный мегафоном, разносился голос: – Эй, на «Полтаве», эй, на «Севастополе»! Братья-дредноуты, мы восстали… Говорит восставший «Гангут»: поднимайтесь и вы, встанем бригадой… Кровососов и скорпионов – за борт! И неустанно гремела под Мостиком рында. Но затемненные силуэты кораблей-братьев, кораблей-близнецов, порожденных одной матерью-верфью, от одного отца-народа, – эти силуэты не осветились сочувственным заревом. Безмолвие… там дрыхли, как окаянные сурки, замотав головы в казенные одеяла. Только по срезам палуб мерцали карманные фонари – это обеспокоенно расхаживали офицеры, загоняя случайных зевак обратно под настил брони казематов. Кедров с берега еще не прибыл. Фитингоф – за него: – Набьем карманы патронами и… с богом! с богом! Грозя револьвером, он стал разгонять матросов по кубрикам: – Расходитесь по низам… всем спать, спать, спать! – А ты в рожу не хошь? – кричали ему, увертываясь. И во мраке ночной взбаламученной палубы плясала перед бароном длинная фигура босого матроса в кальсонах, который выбрасывал в лицо Фитингофу слова, как плевки: – Вот тока мне стрельни! Вот тока нажми… Я, хад, в аппарате мину по пистону шарахну. Взорву тебя с этой каталажкой! Фитингоф задрал голову в сторону верхних рубок: – Вахтенный офицер! Это вы, Королев? Наклоните же прожектор над палубой… осветите мне эту сволочь, которая сеет… Кусок антрацита резанул над ухом старшого. С мостика брызнули на палубу осколки разбитого рефлектора – прожектор погас. – К пирамидам! К оружию… доколе терпеть? Паля из револьвера, Фитингоф отступал назад – в теплые закуты офицерских кают, где на худой конец можно защелкнуться на замок, и, пока матросы его ломают, он успеет выбраться через иллюминатор в море. Достигнув – раковым ходом! – комингса кают-компании, старлейт начал сколачивать оборону офицерского отсека. Робких он взбадривал матерщинкой… – Почему все я, я, я? Действуйте же и вы. Задраивайте матросов в кубриках, как тараканов, чтобы они не расползались по линкору… Боже, да стреляйте же, господа! Фон Кнюпфер внял этим мольбам и деловито стал затискивать патроны в барабан здоровенного «бульдога». – В воздух стрелять не стану… надо бить под сиську! Его намерения опередили матросы. Через всю длину офицерского коридора мотнулось что-то тяжкое, треснув в конце полета фон Кнюпфера прямо в лицо. Главный мордобоец «Гангута» выронил свой «бульдог», от боли стал ползать на четвереньках. Мичман Карпенко, весь желтый от нравственных страданий, лез к дверям на палубу впереди офицеров – просил только об одном: – Господа, умоляю… не стреляйте, не стреляйте. Он получил от матросов страшный удар по голове железной люковицей и тут же свалился, залитый кровью, но еще кричал: – Только не убивайте своих… это подлость, господа! Лавина матросских тел уже ломила через коридор. Полураздетые, грудью шли на штурм винтовочных пирамид. Затоптанный их ногами, с палубного коврика их убеждал Карпенко: – Пусть и ваша совесть будет чиста… не надо, не надо! Громадное полено с треском разбило плафон освещения. Второе полено, крутясь в воздухе, хватило по голове Фитингофа, но старшой устоял на ногах. Офицеры вдруг осознали, что еще один шаг – и свершится ужасное кровопролитие, которое не искупишь потом ни в каких молитвах… Они разом побросали оружие. Теперь (безоружные) офицеры требовали у Фитингофа: – Барон, дело за вами… бросьте и вы… слышите? Фитингоф оказался лицом к лицу с матросами. – Добро, – сказал он. – Я дам вам макароны… Ему орали: – А нам теперь плевать на твои макароны… Ты ответь, за сколько грошей нас предал? Почему армия отступает? Где снаряды для фронта? Почему… почему… почему? Фитингоф отдал свой револьвер и вдруг разрыдался: – Я больше не могу так. Пожалейте же и меня… Здесь, в этом коридоре, говорить невозможно. Я задыхаюсь… Пусть команда соберется на юте. Выслушаем вас всех… О-обеща-аю! Внутри дредноута глухо провыли динамо, и отсеки наполнились ровным устойчивым светом. Электротоки, струясь по кабелям, осияли весь линкор, взбежали до клотиков мачт, наполняя светом топовые фонари. Офицеры смешались на палубе с толпою матросов. – Мы вас слушаем, – говорили они. – Мы ведь тоже люди… На них обрушилась целая Ниагара старых, затертых обид: – Почто издеваются над нами? Мы служим по совести. – Не хотим под немцем быть – Фитингофа в ж…! – А фон Кшопфер… рази не пес? Он боксою нас бьет. – Шуляковский – тоже хнида гнилая. – Верно! На флоте без году неделя, а нас лупит. – За что? – Сколько можно? – Нельзя так! В окружении матросов горько рыдал мичман Гриша Карпенко: – Я же за вас! Скажите, ну хоть однажды обидел ли я вас? Окровавленным платком он вытирал себе разбитое лицо, а матросы, обступив мичмана, утешали его: – Ну, огрели разок… не со зла же – по горячке! – Хорошо бы вам примочку из арники сделать. – Пятак приложить. У меня есть… Во! – Спасибо. Я же за вас, ребята… за вас. – Вы не серчайте. Мы тоже… за вас! Вы хороший… Злоба остыла – русский человек отходчив. Усталость суточного аврала уже сковывала скулы зевотой. Теперь, кажется, и дай им макароны с подливкой, так никто к ним и не притронется. Полухин понял, что бунт дал самую яркую вспышку в коридоре оружейных пирамид – ярче этого уже ничего не будет! К нему подошел Семенчук. |