Онлайн книга «Три возраста Окини-сан»
|
Глаша подняла поднос. — Жаркое подавать? — спросила она, неожиданно улыбнувшись, будто скандал в доме Коковцевых доставил ей удовольствие. Ольга Викторовна нехотя вернулась за стол. — Подавай! Но с Гогой продолжения у тебя не будет. Уж я сама позабочусь об этом, миленькая. — А куда он денется., от меня? — хмыкнула Глаша. — Глаша, — сказал Коковцев, — ты сейчас лучше молчи… В субботу из корпуса вернулся цветущий Гога. — Гардемаринов отпустили сегодня раньше, — сообщил он. — Вот и отлично, — ответил отец, — Значит, у тебя хватит времени, чтобы иногда побыть и с родителями. Лицо сына сделалось настороженным. — А что здесь произошло? — спросил он. — Ни-че-го. — Но, папа, ты это сказал… таким тоном… — Я всегда, ты знаешь, говорю таким тоном. В комнате Гоги воцарилась долгая тишина. Ольга Викторовна в раздражении сказала мужу: — Наблудил и притих. Ты разве еще не говорил с ним? — О чем мне говорить с этим балбесом? — Сам знаешь, что следует ему сказать. Коковцев был очень далек от семейной дипломатии: — Зачем же я, как попугай, стану повторять сыну то, что ему наверняка успела доложить сама же Глашенька? — Но она представила ему все в ином свете. — Свет на всех один: я дед, ты бабка… успокойся. — А это мы еще посмотрим, — последовал ответ. Среди ночи она растолкала спящего мужа: — Скрипнула дверь… Гога опять у нее. Коковцеву совсем не хотелось просыпаться: — А что я, по-твоему, должен делать в таком случае? Ну, скрипнула дверь. Так что? У нас все двери скрипят. Ольга Викторовна жалко расплакалась: — Так же нельзя… пойми, что нельзя так! Коковцев спустил ноги с постели и задумался: — Чего ты от меня требуешь? Чтобы я тащил сына за волосы? Я не стану унижать ни себя, ни его. Я мог бы сделать это в одном лишь случае: если бы Гога насиловал Глашу… Но если она для него первая женщина, так она для него свята! Ольга Викторовна, продолжая плакать, стала раскуривать папиросу, роняя на ковер спичку за спичкой: — Я ее завтра же выгоню… не могу так больше! — Выгонишь? Беременную? — Черт с ней и с ее щенком, который родится. — Не груби. Утром я поговорю с ними. Ложись и спи… Утром Коковцев пришел к Глаше на кухню. — Нельзя ли вам этот роман прекратить? Сказал и сам понял, что ляпнул глупость. Глаша сделала ему большие удивленные глаза: — Владимир Васильевич, а почему вы меня об этом спрашиваете? Разве я хожу в комнату к вашему Гоге? Нет, он сам бегает ко мне в медхен-циммер. Вот вы ему и внушайте… Что ж, вполне логично. Коковцев навестил сына. — Кого ты читаешь? — спросил он. — Максима Горького. Рассказы его. О босяках. — И как? — Да ничего. Страшно… — А тебе, сукину сыну, не страшно, что мать твоя заливается слезами, а Глашу ты сделал навек несчастной? Два коковцевских характера соприкоснулись. Гога величаво отряхнул пепел с папиросы и закинул ногу на ногу. — Глаша об этом ничего не говорила, — ответил он. — Не понимать ли так, что ты сделал ее счастливой? — Спроси у нее сам, — отозвался Гога. Коковцев как-то по-новому взглянул на сына. Перед ним сидел красивый здоровущий нахал в матросской рубахе, на рукаве — шевроны за отличные успехи в учебе, на левом плече кованный из бронзы эполетик будущего офицера. — Папочка, если хочешь дать мне по морде, то дай! — Поздно… — вздохнул Коковцев. В этот день, разгорячась, он выпорол второго сына Никиту, схватил лупцевать и младшего — Игоря: — Будете слушаться? Будете? Будете? — Оставь Игоречка в покое, — велела ему жена. — Ну да! Это же твой любимчик. Как я не сообразил? — Пусть так. Но дери своего любимца — первенького… Со скандалом он ушел из дома. Его потом видели на островах, где он катался с обворожительной Ивоной фон Эйлер. Ольга Викторовна не ошиблась: гастрит — болезнь серьезная! * * * Эскадра Вирениуса через Гибралтар уже вошла в Средиземное море, направляясь к Мальте для докового ремонта. Британский флот проводил большие маневры в Канале; русский атташе из Лондона докладывал, что в боевых порядках англичан вдруг резко выявилось значение быстроходных кораблей, которые пытались охватить голову колонны… — Это значит, — горько усмехнулся Макаров, — что меня, кажется, опять обворовали. Уже половину из того, что я придумал на благо нашего российского флота, используют на иностранных флотах, выдавая за собственное изобретение… Скоро в морской практике мира родилось странное выражение: «поставить палочку на Т (crossing the „Т")“. Если кильватерную линию представить в виде длинной вертикали, то охват головы противника как бы проводит сверху короткую черту, образуя букву „Т“. Теперь следовало ожидать, как японцы, неизменно бдительные, отреагируют на crossing the „Т“… В конце декабря 1902 года Коковцев (за отличие и усердие) получил следующий чин — капитана первого ранга; по случаю повышения он в группе офицеров флота представлялся в Зимнем дворце императору. Каждому из «пожалованных» Николай II счел своим долгом сказать приятные слова или задать вопросы, на которые совсем нетрудно ответить. Наконец дошла очередь и до Коковцева… — Владимир Васильевич, — точно назвал его царь, — у меня в тюремном ведомстве долго служил Владимир Николаевич Коковцев, ставший теперь товарищем министра финансов, не ваш ли это ближайший родственник? Рука вскинулась к золотой кокарде треуголки. — Никак нет, ваше величество, — был ответ. — Наш род происходит из Бежецкой Пятины, а тюремно-финансовый Коковцев из дворян, кажется, Ярославской губернии. Николай II внимательно выслушал. Кивнул. — А я до сих глубоко сожалею, что не привелось плавать с вами на «Владимире Мономахе». Но я вас помню. Коковцев отвечал царю как положено: — Счастлив сохраниться в памяти вашего величества! — Может, у вас есть личные просьбы ко мне? Владимир Васильевич вспомнил о семейном скандале: — Есть! — Прошу, — любезно склонился к нему император. |