Онлайн книга «Три возраста Окини-сан»
|
— Не понимаю, — удивилась Ольга Викторовна. — Что он хотел этим сказать? Или нашел во Владивостоке невесту? — Скорее, доволен тем, что попал на Амур. — Тогда зачем же он еще и подчеркивает? — Спроси у него сама. — Коковцев еще раз перечитал сыновнее письмо и сказал: — Об одном Бога молю, чтобы Никита не влез от скуки в политику. Офицерам флота запрещают заниматься политикой, и правильно: это не их дело! Игорь, появляясь в Ревеле, первым делом хватал коньки и отправлялся в немецкий клуб «Фолькспарк», где по вечерам работал каток с духовою музыкой. Однажды его уже видели гуляющим с какой-то местной Аспазией. К своему будущему Игорь относился легко, и хотя в учебе не отставал, но и не ставил себе целью обогнать других. К жетону за стрельбу из револьвера он прибавил второй: «За отличное фехтование». Глаша, гостившая у Коковцевых, была очень внимательна именно к Игорю, и это внимание легко объяснимо: своими замашками Игорь напоминал ей Гогу… Однажды, в кругу родителей, гардемарин сказал, что карьеру сделает быстро: — Поеду в Либаву и окончу школу подводного плавания. — И не думай! — возразила мать. — Мало мне горя, когда вы по воде плаваете, так тебя еще и на дно потянуло. — Но это же так интересно, мамочка! — У тебя все интересно… Избавь тебя Бог! — А что вы подарите мне, когда я выйду из Корпуса? — Секундомер. Как заядлому спортсмену… После отъезда Игоря в столицу Коковцев сказал жене: — Звезд с неба не нахватает и пороха не придумает. — Но он же еще ребенок. Ты разве не видишь? — Какой там ребенок, если через год ему уже людей навытяжку ставить… Завтра — офицер! — Владечка, ну какой же из него офицер? Никита — да. Разговор супруги продолжили в спальне. — А я, Оля, все время думаю, что хотел сказать Никита этой дурацкой фразой: «Кажется, я нашел что мне надо». Вообще-то, самые страшные люди на свете — идеалисты. — К чему это? — не поняла Ольга Викторовна. — Я опять о Никите… Мир должен принадлежать материалистам, вроде Цезаря или Екатерины Великой, на худой конец пусть даже Наполеонам и Бисмаркам! А с этим идеализмом рождаются всякие завихрения в голове, и как бы чего… Коковцев не закончил фразу — он уже спал. За него домыслила фразу жена: «…как бы чего не вышло». Она лежала на спине с открытыми глазами. Затем потихоньку достала из портсигара мужа папиросу и закурила (чего ей делать было никак нельзя, об этом и врачи предупреждали). Над заснеженным городом, над его старинными башнями и гаванями, над переулками и замками воцарилось ночное безмолвие. Ольга Викторовна, покуривая, решила: «Хорошо, что здесь нет телефона, из которого сыплются прямо в ухо всякие гадости и приказы…» Страшным воплем разорвалась дремучая тишина. Это вдруг закричал Коковцев… — Владя, Владя, — тормошила она его. — Что с тобою? Он сел на постели. Долго приходил в себя. — Сахар, — отчетливо произнес он. — Ты сведешь меня с ума… Какой сахар? — В минах… Во всех морских минах есть сахар. Пока он не растаял, он удерживает боевую пружину, и мина тогда безопасна. Но стоит морской воде растворить сахар, будто в стакане чая., пружина заполняет освободившееся после сахара пространство. Внятный щелчок — и все: теперь только тронь эту заразу — и взлетишь на воздух. Коковцев еще не мог прийти в себя: — Мне приснилось, будто сахар растаял, я сунул палец под эту проклятую пружину и держу ее. Держу, держу… Это был кошмар! А ты, кажется, курила? — принюхался он. — Только одну. Больше не буду. Ложись. — До сна ли тут после всего… Прошлепав до буфета, Коковцев выпил коньяку. — Надо бы провести сюда телефон, — сказал он. — А то живем как в лесу. Может, я нужен в Порккала-Удд? А может, ледоколы уже начинают ломать там лед? * * * Зима прошла словно сон, лед на Балтике посерел. Вот и отсвистали на кораблях первые весенние дудки боцманматов: — Вино наверх! В палубах прибраться! Ходи веселее! Сейчас и пообедаем. Баталеры бережно, будто мать — родную дитятю, тащут ведьму-ендову с водкою. На камбузе заградителя «Енисей» коки готовят пробу для начальства: — Снизу, ты снизу черпай, шалява! Штобы с мясцом попалось… подцепляй яво! Да жирком сверху прикрась… во! На флоте все делается четко и ясно. Без выкрутас. — Проба готова, ваше благородие! — вахтенному офицеру. — Проба готова, ваше высокоблагородие! — командиру. — Проба готова, ваше превосходительство… Последнее обращение касается уже Коковцева; ложкой он размешивает на дне гущу и, выудив из тарелки мясо, будто опытный тральщик забытую Богом мину, схлебывает одну жижу. А пока он вникает во вкус борща и каши, подчиненные отдают ему «честь», имея при этом на лицах сострадательное благоговение, ибо — не секрет! — не только ему, адмиралу, но и всем иным жрать хочется. Ну прямо спасу нет… — А лавровый лист? А перец? Не чувствую. Передайте кокам, чтобы впредь не жалели. Впрочем, обед хорош. На минзагах Порккала-Удд бьют склянки: поддень! «Команде пить вино и обедать», — заливаются дудки… Вдоль шканцев тянется длинная очередь серых голландок и парусиновых штанов — к ендове. Вскидывается голова — кувырк, и нет чарки. Недреманным ястребиным оком следят боцманматы за порядком в поглощении казенной, от царя-батюшки, водки. — Эй, эй! А ты чевой-то по второму разу подбегнул? — Христом-богом, пошто забижаете? Я ж по первой. — Осади! Осади, тебе говорят… — Христом-богом! Спросите кого угодно. Или уж я зверь какой? Я ж и сам понимаю, что по две сразу нельзя. — А я тебе по-хорошему вдолбачиваю — уйди от греха. — Да я вить… хосподи! Побожиться могу. — Ежели не отвернешь, чичас тебя в книжку карандашиком вставлю. До конца службы из гальюнов не выберешься… Весело живется на флоте. Даже очень весело. Хотя люди тут как люди. То ласковы. То сердиты. В кают-компании «Енисея» рассаживаются офицеры: — Что у нас тут сегодня? Суп из тресковой печени, филе из барашка с картофелем, мокко со сливочным тортом. О, как все это осточертело. Хорошо бы гречневой каши со шкварками! Эссен поторапливал людей, доказывая: «Делать хорошо можно лишь то, что делаешь не от случая к случаю, а постоянно». Посему он выслал к Порккала-Удд ледоколы, которые обкололи лед вокруг заградителей, чтобы они скорее вышли на чистую воду. В канале разбитого льда тянулись «Енисей», «Амур», «Ладога», «Нарова», вдруг Коковцев крикнул, чтобы ставили машины на стоп: |