Онлайн книга «Три возраста Окини-сан»
|
— И дайте на ледоколы парочку зеленых ракет… «Ермак» и «Петр Великий» с разгону уперли свои бивни в торосы, из разводий удивленно глядели на корабли лупоглазые, балтийские тюлени. В чем дело? Просто Коковцев заметил, что на острове едут в санках финны. Ему польстили: — Ваше превосходительство, у вас отличное зрение. Мимо кораблей с гиканьем пронеслись финские вейки, с которых благодарные островитяне махали шапками. Коковцев, скорчась, опустился на разножку штурмана возле телеграфа: — Зрение отличное — да. Но… печень! Кажется, господа, не следовало мне сегодня есть этот жирный суп и торт… Образованием камней печень начинала свое отмщение, чтобы теперь он муками расплачивался за все, что выпито и съедено в ресторанах, бездумно и бесшабашно. До конца мая Коковцев лежал в госпитале Гельсингфорса, куда спешно перебралась и Ольга Викторовна, убеждавшая мужа соблюдать строгую диету: — Владечка, дорогой, пойми, что ты уже не молод. — А ты не кури, — отвечал он ей раздраженно. — А ты, миленький, больше не пей. Ни рюмки! — Ладно. Не буду… — смирился Коковцев. Из госпиталя Владимир Васильевич вышел, удрученный не столько болезнью, сколько разговорами, которых он там наслушался в общении с офицерами высших рангов. Случись война — ни одного дредноута, ни одного крейсера со стапелей не спущено, а из новейших имеется лишь эсминец «Новик», побивающий рекорды мира в оружии и скорости, да превосходная подводная лодка «Акула». Коковцев загибал пальцы: — Крымская кампания — не готовы, турецкая — не готовы, японская — не готовы, сейчас ждем войны с немцами — опять не готовы… Что за ерунда такая? Почему Россия всегда опаздывает? Эссен держал флаг на крейсере «Рюрик», куда и пригласил Коковцова в теплый летний день. Они прошли к закусочному табльдоту. В петрушечной зелени покоились громадные волжские осетры, в нежном соку плавали розовые омары, в серебряных корытцах нежилась янтарно-лучистая гурьевская икра. К услугам начальства наготове стояли коньяки и водки, рыжая старка наполняла графин, здесь же — ежевичная, рябиновая. Коковцев с вожделением обозрел это убранство стола. — У меня строгая диета, — пожалел он себя. — По случаю диеты обязательно выпьем и как следует закусим, — отвечал ему Эссен. — Если ничего такого уже нельзя, так возьми хоть грибочков. У меня ведь тоже гастрит! — Придется, — с грустью согласился Коковцев… Эссен спросил о количестве мин на арсеналах-мониторах. — Шесть тысяч, и все проверены. — Готовность флота повышенная, ты это учти. — Николай Оттович, а не рано мы стали пороть горячку? По газетам судить, так Германия настроена благодушно. — А ты не читай газет — умнее будешь. Коковцев-перетащил себе на тарелку жирного прусского угря, еще вчера жившего в свое удовольствие возле унылых берегов Померании. Эссен провозгласил «салют": — За мой гастрит и за булыжники в твоих печенках. — Салют! — отвечал Коковцев, чокаясь с ним… Ольга Викторовна была крайне недовольна: — Ты опять выпил. Ну, что мне с тобой делать? Коковцев разматывал с шеи белое кашне: — Ольга, целуя меня, не принюхивайся. Обнюхивают только матросов, вернувшихся с берега. А я все-таки адмирал! — Это для других ты адмирал, а для меня ты муж… И не забывай, сколько тебе лет. Если не думаешь о себе, так подумай обо мне. Наконец, мог бы подумать и о детях. — Ну, начинается, — приуныл Коковцев. — Где ты был? — Я с крейсера «Рюрик» — прямо из штаба флота. — Так что там у вас на крейсере — шалман? — Не шалман, а кают-компания. — Вот позвоню Николаю Оттовичу и скажу… — Звони сколько угодно, мне-то что? * * * Был разгар лета, когда модный исполнитель романсов Юрий Морфесси давал платный концерт для офицеров флота в Ревеле. Ольга Викторовна вытащила мужа в Морское собрание, чтобы избавить его от необъяснимой хандры. Морфесси объявил: — Дамы и господа, с вашего соизволения я начну этот вечер старинным русским романсом «Эгейские волны». — Старинный… — заворчал Коковцев. — Это для него, мальчишки, он старинный, но его распевали на станции Порхова, когда на клипере «Наездник» я первый раз ходил в Японию. Ольга Викторовна шепнула мужу: — Владя, ты становишься брюзглив, как противный старик. — Но я и есть старик, моя дорогая. Женщина смежила глаза. Что вспоминалось сейчас ей, бедной? Может, тот невозвратный далекий вечер в Парголове, сад в цветении жасмина, ушастый спаниель на крыльце веранды, положивший умную морду на лапы, и она, молодая и стройная, с теннисной ракеткой в руке, ожидающая, когда скрипнет калитка… С нежностью она тронула его руку: — Где же ты, очаровательный мичман Коковцев? — Хватит гаффов! — отвечал адмирал жене. Юрий Морфесси красиво пел, прижимая к груди платок: Раскинулось море широко, Теряются волны вдали, Опять мы уходим далеко, Подальше от грешной земли. А что Коковцев? Его молодость уже откачалась за кормою волнами морей, то синих, то желтых, то зеленых, и он, кажется, забыл уже все, но память цепко держала нескончаемое, как сама жизнь, движение волн… Ах, эти эгейские волны! Не слышно на палубе песен, Эгейские волны шумят. Нам берег и мрачен и тесен - Суровые стражи не спят. Ольга Викторовна прикрыла лицо надушенным веером. Не правда ль, ты долго страдала? Минуты свиданья лови. Так долго меня ожидала - Приплыл я на голос любви. Кто-то потихоньку тронул Коковцева за плечо: — Вас просят позвонить по телефону одиннадцать — семьдесят восемь. Спалив бригантину султана, Я в море врагов утопил. И к милой с турецкою раной, Как с лучшим подарком, приплыл. — Чей это номер, Владечка? — спросила жена. — Штабной. Сейчас вернусь… Он уже не вернулся, и они встретились на Селедочной. — Так что там опять стряслось у вас на флоте? — Ничего. Но какой-то дурак студент в Сараево застрелил другого дурака, наследника австрийского престола. А чтобы ему на том свете не было скучно, заодно пришлепнул и жену наследника… Австрия предъявила сербам ультиматум! — Стоило ли ради этого тащить тебя с концерта? — Конечно, не стоило… |