Онлайн книга «Фаворит»
|
— Встаньте, ваше высочество. И чтобы впредь я более никогда не слышала от вас подобных глупостей… Вы же сами любите своего верного и лучшего друга — графа Андрея. — Люблю. — Вы должны извиниться перед ним. — Хорошо. Извинюсь. — Я вас прощаю, — сказала Natalie, удаляясь… Въезд в Москву состоялся 25 января. Денек был морозный, звонили колокола церквей, каркали вороны на деревьях. Народ встретил Екатерину с таким оскорбительным равнодушием, что она с трудом смирила свою гордыню. Зато Павел вызвал в простом народе бурю ликования; вечером он во главе Кирасирского полка ездил по улицам Москвы, запросто беседуя с людьми, которые целовали его ботфорты и руки в длинных крагах. Андрей Разумовский склонился из седла к уху наследника, прошептав многозначительно: — Вы любимы этой сволочью! Ах, если бы вы дерзнули… Он звал его к дворцовому перевороту, чтобы ускорить не его, а свое возвышение, но Павел ответил, что останется покорным сыном своей матери. Опьяненный популярностью в народе, Павел в тот же день вызвал гнев самого фаворита: — Как шеф Кирасирского полка, я требую, чтобы поденные рапорты в мои же руки и присылали. — Тому не бывать, — отказал Потемкин. — Я, а не вы, заведую Военной коллегией, и все рапорты будут у меня. — Но я — наследник престола. — Так что мне с того? Вы и генерал-адмирал, но ваше высочество и баржи с каторжанами в море не выведете… Назло фавориту и матери, Павел начал обучать кирасир на прусский лад. С ножницами в руках перекраивал мундиры: — Фридрих Великий еще снимет передо мною шляпу… Но опять вмешался Сусlope-borgne — Потемкин: — Яко генерал-инспектор кавалерии российской, запрещаю вашему высочеству уродовать форму одежд кирасирских… О Боже! Сколько власти у этого кривого! Москва ожидала героя войны-фельдмаршала Румянцева. Письма от матери Потемкин, как правило, даже не распечатывал, а сразу швырял в камин, говоря при этом: — Что дура умного написать может? Разве что — кто из сородичей моих помер, так зачем огорчаться скорбию лишней? Дарья Васильевна Потемкина, в канун казни, вывезла из Смоленщины на Москву осиротевших внучек своих — Энгельгардтов. Необразованные девчонки, плохо одетые, еще не понимали степени того величия, какого достиг их странный в повадках дядюшка. Не понимала того и госпожа Потемкина, полагая, что сыночек ее возвысился сам по себе, а вовсе не по той причине, на какую завистливые людишки ей намекают. — Да будет вам пустое-то молоть, — обижалась она в беседах с родственниками. — Нешто за экий вселенский срам ордена да генеральства дают? Чай, мой Гриц знатно иным отличился… При встрече с сыном она строго внушала ему: — Коли стал государыне нашей мил, тебе в самый раз жениться, и пущай государыня сама невесту приищет… богатеньку! — Дура ты у меня, маменька, — отвечал Потемкин. Екатерина произвела старуху в статс-дамы, просила принять со своего стола ананас из оранжерей подмосковных. — Да на што он мне… в колючках весь, быдто кистень разбойничий! Мне бы яблочка моченого или клюковки пососать. — Дура ты у меня, маменька, — отвечал Потемкин. Екатерина справила себе платье на манер крестьянского сарафана. Высокий кокошник красиво обрамлял ее голову с жиреющим, но по-прежнему острым подбородком, полную шею украсила нитка жемчуга. Она осуждала моды парижские. — Онемечены и выбриты, словно пасторы германские. А я желаю царствовать над истинно русскими и, кажется, совсем обрусела! Она выразила желание посетить общие бани, чтобы окончательно «слиться» с народом, для чего графиня Прасковья Брюс уже приготовила пахучие веники. Но Потемкин высмеял этих барынь, сказав, что Москва живет еще в патриархальной простоте — мужчины и женщины парятся вместе: — Стоит ли тебе, Като, быть столь откровенной? — Не стоит, — согласилась Екатерина и велела Парашке выкинуть веники. Она тут же сочинила указ, по которому «коммерческие» — общие — мыльни разделялись отныне на мужскую и женскую половины, причем доступ к женщинам разрешался только врачам и живописцам. — Рисовальщики наши в живой натуре нуждаются, — сказала императрица, — а то в классах Академии художеств они одних мужиков наблюдают… Потемкин открыто заговорил при дворе, что срочно необходима амнистия тем, кто следовал за Пугачевым. — Иначе, — доказывал он, — покудова мы тут веселимся с плясками, помещики хлебопашцам все члены повыдергивают, а мужиков рады без глаз оставить. Опять же и телесные наказания чинов нижних — их меру надобно уменьшить… Битый солдат всегда плох. Пьяному шесть палок, и хватит с него! В апреле Екатерина справляла день рождения. Дюран сообщал в Версаль королю, что императрица «не могла скрыть удивления по поводу того, как мало лиц съехалось в такой день… она сама мне говорила о пустоте на бале в таком тоне, который явно показывает, как она была этим оскорблена!..» Выходит, напрасно кроила сарафан простонародный, напрасно улыбалась публике, зря проявила обширное знание русских пословиц и поговорок, — ее не любили в Москве. «Ну что тут делать?» И на этот раз оригинальной она не оказалась: — Разрешаю для народа снизить цену на соль… Когда полицмейстер Архаров выкрикнул эту новость с крыльца перед народом, то «вместо восторженных криков радости, коих ожидала императрица, мещане и горожане, перекрестясь, разошлись молча». Екатерина, стоя у окна, не выдержала и сказала во всеуслышание: «Ну, какое же тупоумие!» — так описывали эту сцену дипломаты, все знающие, все оценивающие… Возле ее престола мучился Павел — ждал денег. — Деньги для вас были приготовлены. Полсотни тыщ, как вы и просили. Но возникла нужда у графа Григория Потемкина, и деньги ваши я ему вручила… «Русский Гамлет» от унижения чуть не заплакал! Потемкину доложили, что его желает видеть Кутузов. — Кутузов или Голенищев-Кутузов? — спросил он. — Голенищев… — Вот так и надобно говорить: большая разница! Дворян этих разных фамилий было на Руси яко карасей в пруду. Но в кабинет фаворита вошел Михаила Илларионович, старый знакомый по Дунайской армии; прежнего весельчака и шутника было теперь не узнать. — Что с тобой, Ларионыч? — обомлел Потемкин. Молодой подполковник в белом мундире с желтыми отворотами, эполеты из серебра, а орден — Георгия четвертой степени. Изуродованное пулей лицо, вместо глаза — повязка. Голенищев-Кутузов сказал, что на охрану Крыма молодняк прислали и, когда турки десантировали под Алуштой, люди дрогнули. |