Онлайн книга «Пушкин. Кюхля»
|
Мишель поморщился и отправился к матери. Секретарь Марии Федоровны выдал ему удостоверение: «Предъявитель сего открытого предписания его императорское высочество государь великий князь Михаил Павлович, любезнейший мой сын, уполномочен мной принимать моим именем и распечатывать все письма, пакеты и прочее, от государя императора Константина Павловича ко мне адресованные. Мария». Мать долго говорила с Мишелем. Потом она обняла его и сказала настойчиво, подняв указательный палец: – Quand vous verrez Constantin, dites et repetez lui bien, que si l'on en a agi ainsi c’est parce qu’autrement le sang aurait coule. [126] Мишель хмуро повел плечами и пробормотал: – Il n’a pas coulе encore, mais il coulera. [127] В тот же день он скакал обратно. Перед самой заставой он вдруг остановил коляску, велел остановиться двум свитским генералам, которые ехали с ним. Он соображал: «Не вернуться ли?» Потом махнул рукой и поехал. V
Когда Вильгельм ушел от Рылеева, он почувствовал радость. Сердце билось по-другому, другой снег был под ногами. Навстречу шли люди, бежали извозчичьи кареты. Солнце лилось на снег. Проиграли куранты на Адмиралтействе – двенадцать часов. Полчаса назад Рылеев принял его в общество. У окон книжного магазина Смирдина толпился народ. Вильгельм подошел к окнам. В одном окне висело два портрета: один изображал человека с горбатым носом и глубокими черными глазами, другой – юношу с откинутой назад головой. «Риэго, Квирога, – с удивлением прошептал Вильгельм. – Что за странное совпадение». А в другом окне, главным образом привлекавшем внимание публики, был выставлен большой портрет Константина. Румяное лицо, широкое, скуластое, с крутыми белокурыми бачками, с непонятными светлыми глазами, смотрело с портрета непристойно весело. На портрете была надпись: «Его императорское величество самодержец всероссийский государь император Константин I». – На папеньку будет похож, – говорил мещанин в синей поддевке. – Носик у них курносый, в небо смотрит. – Вы, дяденька, на нос не смотрите, – сказал молодой купец. – И без носа люди могут управлять. Тут не нос, дяденька, нужен. Офицер в меховой шинели покосился на них и улыбнулся. – Для начала недурные разговоры, не правда ли? – спросил он быстро по-французски Вильгельма. Вильгельм засмеялся, вздохнув полною грудью, и пошел дальше. Все было странным в этот день. Прошел высокий гвардеец, бряцая шпорами, укутавшись в шинель. Он что-то быстро говорил человеку в бобрах. «Может быть, и они?» – Вильгельм улыбнулся блаженно. Ему захотелось повидать Грибоедова сейчас же. – Ах, Александр, Александр, – проговорил он вслух, не замечая, что слезы текут у него по лицу. Почему здесь, на Невском, нет в этот час ни Грибоедова, ни Пушкина, ни Дуни? Вильгельм взял извозчика и поехал к брату Мише. Только что он узнал от Рылеева, что Миша в обществе давно. Он увидел его, пасмурного, молчаливого, деловитого, вспомнил на секунду отдаленно отца, сбросил шинель, подбежал, путаясь ногами, обнял брата и заплакал. – Миша, брат, мы вместе до конца, – бормотал он. Миша взглянул на него и застенчиво улыбнулся. Ему было чего-то стыдно, он избегал взгляда брата и спросил у него коротко, не договаривая, как бывало в детстве: – Ты давно? – Только что, – сказал, бессмысленно улыбаясь, Вильгельм. Они помолчали. Говорить было трудно и, кажется, не нужно. Было весело, немного стыдно. Миша спросил брата, улыбаясь: – Хочешь завтракать? Они высоко подняли стаканы и молча чокнулись. – Я к тебе по поручению, – вспомнил Вильгельм. – Меня Рылеев прислал спросить, как дела идут. Миша стал деловит. – На Экипаж можно надеяться твердо. Сейчас ко мне должны прийти Дорофеев и Куроптев. Они все знают, поговори с ними. Дорофеев и Куроптев были главными агитаторами среди матросов. Они были старыми знакомыми Вильгельма. Скоро они пришли. Миша спросил их весело: – Ну что, как дела идут? Дорофеев переминался с ноги на ногу, Куроптев посмотрел исподлобья. – Можете все говорить, – сказал Миша, – брат знает. Дорофеев улыбнулся широко. – А ей-богу, ваше благородие, – сказал он Вильгельму, – как я посмотрю, весь народ нынче обижается. Про нас что говорить. Сами знаете, про нас как говорится: я отечества защита, а спина всегда избита; я отечеству ограда – в тычках-пинках вся награда; кто матроса больше бьет, и чины тот достает. (Дорофеев сказал песенку скороговоркой и был доволен, что это так, между прочим, удалось.) Вот матросы, известное дело, обижаются. А и остальным жителям, видать, не сладко. Всем другого хочется. Вильгельм бросился к нему и пожал его руку. Дорофеев сконфузился и руку подал как дерево. Рука была мозолистая, жесткая. Куроптев говорил Мише с самодовольством старого матроса: – Будьте покойны. Я наш батальон как свои пять пальцев знаю. Все как есть в случае чего выйдем. Только придите и скомандуйте: так и так, братцы, на площадь шагом марш. Все пойдут в лучшем виде. VI
Вернувшись к себе, Вильгельм застал Левушку Пушкина. Блёв мирно спал на диване, свернувшись калачиком. Саши дома не было. Вильгельм растолкал его и засмеялся сонному его виду. – Левушка, друг дорогой. – Он поцеловал Левушку. Какой человек прекрасный Левушка! Левушка с удивлением осмотрелся – он ждал Вильгельма, кутил вчера и заснул на диване. Потом вспомнил, зачем пришел, и равнодушно достал из кармана бумагу. – Вильгельм Карлович, Александр прислал стихи – тут есть и до вас относящиеся. Просил вам передать. Месяца полтора назад отпраздновал Вильгельм с Яковлевым, Дельвигом, Илличевским, Комовским и Корфом лицейскую годовщину, и все пили за здоровье Александра. Паяс 200 номеров вспомнил старые свои проказы и паясничал – было весело. Бумага, которую передал теперь Вильгельму Левушка, были стихи Александра на лицейскую годовщину. Левушка уже давно ушел, а Вильгельм все сидел над листком. Он прочитал протяжным голосом, тихо: |