Онлайн книга «Трем девушкам кануть»
|
– Ноги целы? – спросил милиционер. – Абсолютно. – Какая-то неглубокая яма, – задумчиво сказал Михайло. Тогда Юрай вынул пуговицу. – В ней есть информация? Михаило засмеялся. – В яме нашел? Сильная добыча! Это, Юрай, пуговица от солдатской ширинки. И теперь я знаю, в какую яму ты попал. Там солдаты водопровод роют. Чего тебя туда понесло? Юрай сделал вид, что у него болит голова, и закрыл глаза. Михайло вежливо ждал «конца приступа боли». – Ушел? – спросил он, когда Юрай открыл глаза. – Кто? – не понял Юрай. – Конец приступа боли… Это я знаю. Меня по голове тоже били. Но ты мне ничего не говори. Ты молчишь – мне не надо искать. Понял? С солдатами дела лучше не иметь: у них круговая порука. И оружие всякое… Вплоть до… – До чего? – засмеялся Юрай. – До всего… Ты думаешь, у них один «калашников» и одна «черемуха»? Я лично их обхожу. Ты вот не обошел. – Слушай, – сказал Юрай. – За то, что я не возбуждаю дела, у меня к тебе просьба личного характера. – Я все думал, – произнес Михайло, – почему мне не надо к тебе идти? Как знал – что-нибудь навесишь… – Смотайся в Горловск… Там, на улице Котовского, в домике под красной черепицей, он один такой, гостит многодетная семья. Передай от меня привет матери семерых детей Алене и выясни – между делом, конечно, – как зовут ее мужа. Не Олдос ли он, не Лодя… А то все карел, карел… А это, между прочим, национальность. Учти, он мужик крутой, ревнивый и слышит шепотную речь за много метров в шумном дворе. Это я знаю. Так что ты так… Вроде ненароком. Ручку ему сунь и громко так: «Я – Михаил. А вы как называетесь?» – Я, конечно, дурак, – сказал Михайло, – но не до такой степени… Тоже мне! Нашелся учитель… Ладно… Узнаю… Мне туда в отделение все равно надо. Завтра смотаюсь… * * * Когда не было тетки и мамы, Юрай пытался вставать, но ложился сразу, потому что подкатывала тошнота. И гул. В голове возникал гул. Что же случилось с ним, что по больную свою маковку сидит он в этой истории и ему – а никому другому – надлежит разобраться в ней до конца? И это уже не дело Риты и мисс Менд, а его, юраевское, дело, которое – он не виноват, что так получается, – дело его чести. Вот ведь замах какой! Стоит человека хорошенько стукнуть по голове, как у него просыпается чувство чести. А еще вчера просыпался, между прочим, мастер детективного жанра, писать хотелось! Писать! Но за это пока не били. Так чего он хочет на самом деле? Что ему надо тут, в Константинове, и там, в Горловске? Жил себе вполне пристойный газетчик. Пусть не высшего полета, но и не низшего, скажем, средневысокого. Из средних – высший. Зачем ему другое дело? Юрай нарисовал это в графике, ну, там, абсцисса, ордината… Бесконечная вверх, бесконечная вниз, и он где-то на той стреле, что все-таки вверх, вверх… Красивая получилась картинка. И что-то очень напоминала. Даже не так! Что-то объясняла ему, дураку, с больной трахнутой головой. Что? Пришла мама, подозрительно посмотрела на стрелки вверх и вниз. – Что это? – спросила она. – Верх-низ жизни, – ответил Юрай. Мама фыркнула. – Траектория полета и траектория падения, – бормотал Юрай. – Эксперимент был в яме? – ядовито спросила мама. Юрай же поставил точку на графике. «Это мама, – вдруг подумал он. – Она выше меня. И тетка выше. Отчего это зависит? Почему я сразу маму поставил выше? Выше себя – да, но почему я сделал это инстинктивно? Потому что я ее люблю и любовью ставлю выше? Но тетку я не так уж и люблю, но я ее тоже поставил выше? Надо на этом графике расставить всех». Юрай поставил жирную точку почти у самой абсциссы X. «Михайло! – сказал он себе и тут же порвал листок. – Я сволочь. Я его почти вынес за скобки, а он, между прочим, идет по моей наводке. Вчера был в Горловске, а не пришел, не рассказал… Значит, ничего. И карела зовут Иван или Степан. Что будем делать после этого?» «Нет, – понял Юрай. – Я не следователь. И даже не милиционер. Я этому не учился, я этого не знаю. Меня в эту историю ведут одни ворота – какое-никакое знание человеческой природы. Мне не взять отпечатков пальцев и не сделать химический анализ, но я знаю, как человек думает и куда может повести его мысль. В сущности, не ахти какое свойство и каждому оно дадено, но в обычной жизни, как правило, в расчет не берется. Зачем? Человек сам скажет, что он делает, зачем и почему. Здесь же другой вариант. У него есть совершенный поступок, и надо вычислить мысль, которая его родила. А правильно вычисленная мысль – это уже человек. И плевать на все официальное неприятие дела к рассмотрению. Поступок и мысль может исследовать каждый. Если, конечно, тебя не трахнули как следует по голове. Но это дело преходящее, а Риту и Машу красиво закопали навсегда. И где-то обязательно есть человек с главной импульсирующей мыслью. Он ударил его по голове? Как грубо, мыслитель, как грубо!» Рано утром, думая, что все спят, Юрай выполз во двор. Мама и тетка кончали его работу – обматывали забор колючкой. Они и близко не подпустили Юрая, и он сидел и смотрел, как криво-косо насаживалась на забор проволока, как каждую минуту кто-то из женщин тихонько вскрикивал и начинал сосать палец. …А тот штакетник был что надо. Досточки одна в одну, и колючки на штырьках смотрелись как стрекозки. Но в нем был разлом… Закончив работу, тетка убежала на службу, мама – на базар. Юраю разрешили сидеть в тени и не брать в голову лишнего. – Не вздумай думать, – строго сказала мама. – Я приготовлю сегодня кабачки по-одесски. Голова в это утро почти не болела, и именно поэтому думать не хотелось совершенно. Хотелось вдыхать чуть горьковатый воздух, еще не взбаламученный жизнью дня, было приятно ощущать удобную для спины покатость старого венского стула, чувствовать легкое покалывание в разморенных от безделья ладонях и пальцах, слышать далекий скрип шахтной клети и хриплый голос железнодорожного диспетчера. Мир был наполнен какой-то значительной ерундой, и вся эта ерунда доставляла радость, а значительность, в которую эта ерунда рядилась, вызывала то ли чувство покровительства, то ли чувство жалости; а может, это и была та самая любовь ко всему сущему, до которой в обычной жизни не снисходишь, а вот так, по случаю удара по голове… Сначала Юрай почувствовал тень, значит, все-таки задремал под червивой яблоней. А потом он увидел ширинку без верхней пуговицы. Она была на уровне его груди. Надо было поднять глаза и крякнуть, но Юрай уже летел вместе со стулом назад, прямо на бобину с оставшейся колючей проволокой. * * * Тут уже была «Скорая», и «Скорая», по требованию мамы, вызвала милицию. И милиция в образе пожилого и усталого милиционера очень пеняла маме: – Ну шо ж вы, гражданка! Посадили больного на шаткое стуло. Оно ж у вас дореволюционное, если не раньше. А сыночек ваш, слава богу, не дистрофик. Он же сильной задницы человек. Он задремал от ранености мозгов и шатнулся в слабую спинку. Опять же ваше счастье, что не виском на угол бобины, а по касательной. Кстати, где это вы ее взяли? Я не могу себе найти, чтоб обмотать колодезную крышку. Ну каждый идет и глянет в воду. Себе сделаю неудобство, но сохраню воду от возможного плевка. Так вот… Сынок ваш, он же только поцарапался, а вы поднимаете шум, отвлекаете милицию, а у нас бензина нету, чтоб ездить по чепухе. Никто вашего сыночка не толкал, само упало. |