Книга Цветы зла, страница 27 – Шарль Бодлер

Разорванный, как брег морской,

Где, словно траурные дроги,

Влачится туч зловещий строй,

И ты, зарница, отблеск Ада, —

Одни душе пустой отрада!

К Ж.Ж.Ф.

Я поражу тебя без злобы,

Как Моисей твердыню скал, [79]

Чтоб ты могла рыдать и чтобы

Опять страданий ток сверкал,

Чтоб он поил пески Сахары

Соленой влагой горьких слез,

Чтоб все мечты, желанья, чары

Их бурный ток с собой унес

В простор безбрежный океана;

Чтоб скорбь на сердце улеглась,

Чтоб в нем, как грохот барабана,

Твоя печаль отозвалась.

Я был фальшивою струной,

С небес симфонией неслитной;

Насмешкой злобы ненасытной

Истерзан дух погибший мой.

Она с моим слилася стоном,

Вмешалась в кровь, как черный яд;

Во мне, как в зеркале бездонном,

Мегеры отразился взгляд!

Я — нож, проливший кровь, и рана,

Удар в лицо и боль щеки,

Орудье пытки, тел куски;

Я — жертвы стон и смех тирана!

Отвергнут всеми навсегда,

Я стал души своей вампиром,

Всегда смеясь над целым миром,

Не улыбаясь никогда!

I

Идея, Форма, Существо,

Слетев с лазури к жизни новой,

Вдруг упадают в Стикс свинцовый,

Где все и слепо и мертво:

Вот Ангел, как пловец наивный,

В уродстве ищет новых чар,

Борясь с волною непрерывной,

Нырнув в чудовищный кошмар;

Пред ним встает во мгле унылой

Кружащийся водоворот;

Взметнувшись с бешеною силой,

Он, как безумных хор, ревет.

Вот, околдован чарой властной,

Блуждает путник наугад,

Но тщетно ловит луч неясный

В аду, где к гаду липнет гад;

Сходя без лампы в мрак бездонный

Вниз по ступенькам без перил,

В сырую бездну осужденный

Свой взор трепещущий вперил;

Под ним — чудовищ скользких стая;

Вокруг от блеска их зрачков

Еще чернее ночь густая,

Невыносимей гнет оков.

Корабль на полюсе далеком,

Со всей вселенной разлучен,

В тюрьме кристальной заключен

И увлечен незримым током.

Пускай же в них прочтут сердца

Неисцелимого эмблемы:

Лишь Дьявол, где бессильны все мы,

Все довершает до конца!

II

То дух, своим зерцалом ставший,

Колодезь Правды, навсегда

И свет и сумрак сочетавший,

И где кровавится звезда,

То — полный чары светоч ада,

Маяк в мирах, где властна мгла,

Покой, и слава, и отрада —

Восторг сознанья в бездне зла!

Часы! Угрюмый бог, ужасный и бесстрастный,

Что шепчет: «Вспомни все!» — и нам перстом грозит,

И вот, как стрелы — цель, рой Горестей пронзит

Дрожащим острием своим тебя, несчастный!

Как в глубину кулис — волшебное виденье,

Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вот

За мигом новый миг безжалостно пожрет

Все данные тебе судьбою наслажденья!

Три тысячи шестьсот секунд, все ежечасно:

«Все вспомни!» — шепчут мне, как насекомых рой;

Вдруг Настоящее жужжит передо мной:

«Я — прошлое твое; я жизнь сосу, несчастный!»

Все языки теперь гремят в моей гортани:

«Remember, esto memor» [81] , — говорят;

О, бойся пропустить минут летящих ряд,

С них не собрав, как с руд, всей золотой их дани!

О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно;

Оно — играющий без промаха игрок.

Ночная тень растет, и убывает срок;

В часах иссяк песок, и вечно алчет бездна.

Вот, вот — ударит час, когда воскликнут грозно

Тобой презренная супруга, Чистота,

Рок и Раскаянье (последняя мечта!):

«Погибни, жалкий трус! О, поздно, слишком поздно!»:

О, если б мог и я, чтоб петь свои эклоги,

Спать ближе к небесам, как спали астрологи;

У колоколен жить, чтоб сердцем, полным снов,

Впивать торжественный трезвон колоколов;

Иль, подпершись рукой, с мансарды одинокой

Жизнь мастерской следить и слушать гул далекий,

И созерцать церквей и труб недвижный лес, —

Мечтать о вечности, взирая в глубь небес.

Как сладко сердцу там, в туманной пелене,

Ждать первую звезду и лампу на окне,

Следить, как черный дым плывет в простор клубами,

Как бледная луна чарует мир лучами.

Я жажду осени и лета и весны.