Онлайн книга «Соль любви»
|
– Я не Велуча, – я помолчала. – Я жалкая. – Ты не любовь, а человек, – улыбнулся Гера. – Такой же, как все. Правда, немного трусишка. – Как все? – не поверила я. – Люди мечтают о такой любви, – невпопад ответил Гера. – Везет единицам. – Иди, – сказала я. Он обнял меня, я заслушалась музыкой его сердца. Лучше бы он остался. – Глупая ты. Ничего не понимаешь. Жизнь еще только начинается. Я поправила ему шарф. – Вечно у тебя горло открыто. Он легонько щелкнул меня по носу, я улыбнулась отражением его глаз. Гера ушел, я посмотрела на попугаев, летающих в облаке утреннего солнечного света, и подумала: «Здорово, что они летают. Клетка ведь такая тесная, а они летают. Жизнь продолжается». Мы сачканули с лекций и пошли в кафешку. Там всегда были вкусные блины. На любой вкус. Дешево и сердито. Студенту в самый раз. – Тяпнем шампанского? – предложил Старосельцев. – С чего это? – напряглась Рыбакова. – Ни с чего. Хочется шампусика хлебнуть. Мы пили шампанское, мой взгляд остановился на Рыбаковой. Она смотрела на Старосельцева, и в ее глазах стояла такая тоска, что хотелось плакать. Старосельцев был ничей, а Рыбакова на что-то надеялась и надеялась. Бесконечно. Четыре года. Одно и то же время, растянутое и сжатое в бесконечном потоке вселенского времени. Для него – одна секунда, для нее – целая жизнь. Жизнь продолжалась со своими жертвами и победителями времени. Меня раздражали победители. До мути в душе. – Старосельцев, – прищурившись, спросила я, – ты вообще кого-нибудь любишь? – Люблю, – Старосельцев залпом допил шампанское. – Кого? – процедила я. – Себя? – Нет. Тебя, – неожиданно ответил он. – А что? – Не знала? – заржал Зиновьев. – Это, милка моя, тайна только для тебя. Рыбакова сидела, опустив голову. По ее лицу текли слезы. – Ты тупая или прикидываешься? – жестко спросила Терентьева. – Я не знала, – потерянно сказала я. Не веря. – Значит, тупая! – заржал Зиновьев. – Четыре года тупит! Зашибись! – Дьявол в тебе сидит! – Терентьева смотрела на меня, как на врага. – Сидит, ноги свесил! – Зачем ты ей сдался, Старосельцев? – согласилась Яковлева. – У нее чувак на «Порше». – Да! – расхохоталась я. В жизни, оказывается, все были в проигрыше. Не только я. – Что ты ржешь, мой конь ретивый? – с ненавистью спросил Старосельцев. – Весело? – Нет! Не весело! У меня нет чувака на «Порше»! – хохотала я, а по моему лицу текли слезы. Совсем как у Рыбаковой. Мы допили шампанское и разошлись. Почти как с поминок. – Жизнь продолжается, – сказала я себе, глядя на небо. Морозный ветер потрепал мне волосы, выбившиеся из-под шапки. А я не знала, что это значило. Я вышла на балкон. Перед моим носом висела сосулька. Трезубец. Нептуний знак в воздухе, а не в воде. Я отломила от него маленький отросток, чтобы не портил образ трезубца. Засунула в рот и укусила. Рудиментарный отросток трезубца захрустел на моих зубах, ломя их холодом и тут же тая. Он сдавался почти без боя. «Так тебе и надо!» – думала я. Зазвонила сотка, высветив номер черного шара. Надо было поставить точку. Я же не маленькая, чтобы прятаться, как страус. – Надо поговорить, – сказал черный шар. – Я был очень занят. Думал, что-то случилось. Что-то важное. А ты со своими попугаями. – Это было важное. Для меня. – Ты как ребенок, который все время уходит от проблем. Что, я буду все время за тобой бегать? – Не бегай. Купи компас и выбери другой курс. – Попугаи – хорошая идея. – Неплохая. Только они умерли. От холода. – Что ты сосульки ешь? – Доктор прописал. По одной сосульке три раза в день. Короче, вали к своим нормальным! Живи с ними счастливо и умри в один день! Я нажала отбой и, не взглянув вниз, ушла с балкона. Лимон и Яблоко на моем столе чирикали хором в облаке солнца. Им повезло, мне нет. Лимон и Яблоко были вдвоем, а я одна. Я взяла Герин фотоаппарат и сфотографировала себя в зеркале. Поставила материальную точку отсчета в конце этой жизни. Пора начинать новый кадр. Ночью, во сне, я целилась в Лимона и Яблоко дулом фотоаппарата. Но ни один из них не попал в виртуальный капкан объектива. Им не хотелось стать материальными точками отсчета. Они были живые. А я попадала всегда. * * * Жизнь продолжалась, но настроения продолжать ее не было. Не только у меня, но и у всех в группе. Я смотрела на разверстый кишечник. ВВ делал операцию, мы учились уму-разуму со стороны, сверху. Я решила, что не буду хирургом. Жизнь на лезвии бритвы не для меня. Каждая операция – это фронтовая операция. Могут быть жертвы, а могут не быть. Все зависит от командира. Я командиром не была. Не важно, что ты сдал оперативную хирургию на пятерку. Оперативная хирургия – это хирургия на трупах, а трупам все равно. Они дважды жертвы. Им плохо жилось, иначе они не стали бы учебным препаратом. Но они стали учебным препаратом. Вот и получается дважды, если не считать смерть. С ней трижды. Короче, со смертью их предали трижды. И не надо никаких троекратных петушиных криков. Жизнь прекрасно обошлась без них. Деликатно и тихо. Мы вышли из учебного корпуса, не глядя друг на друга, и направились каждый в свою сторону. Мне не хотелось домой, пока там нет Геры. Дом без Геры покрывался пылью, и я вместе с ним. Я встала у колонны и взглянула на солнечный маятник, он сверкнул серым металлом. У меня внутри, у самого горла задрожал противный, студенистый кисель. Время остановилось в одну секунду, выбросив из себя серое яйцо с черным зародышем. И я пошла к черному шару, заколдованная серым блеском его скорлупы. – Ты не припадочная. Я сказал это… не подумав. Сгоряча. – Ясно. – Ты почему в обморок падаешь? – За всю мою жизнь я упала в обморок четыре раза. Только с тобой. – Почему? – Потому что меня преследует черный шар-инопланетянин. – Можно без аллегорий? Говори как нормальный человек. Хоть иногда! – Я не хочу быть нормальной! – вдруг закричала я. – Я хочу жить в своей психушке! С белыми корабликами и попугаями зимой! А ты живи в своей! В серой коробке из бетона! Сам на сам! В своей смирительной рубашке и амбарными замками на твоей тупой башке! – Какими замками? – заорал Илья. – Какими амбарными замками?! – Сон сердца рождает чудовищ! – кричала я. – Понял? |