Онлайн книга «Умышленное обаяние»
|
– Вам плохо? – Поодаль остановилась старушка – божий одуванчик. На лице искреннее сочувствие, искренняя опаска и искренняя надежда – вдруг помру на ее глазах? Божьих одуванчиков вставляет жизнь, если кто-то дает дуба? Я помотал головой, божий одуванчик остался торчать рядом. Видимо, надежда на счастливый исход еще не угасла. – Кто с тобой? – спросила она. – Мать Тереза с ключом от газовой камеры. Честное слово, я чуть не заплакал. Я – здоровенный конь с яйцами! Да что со мной? Будь ты проклята! – А музыка будет? – вдруг спросила она. – Там… На траве? – Напою. – Я дрыгнул ногой, в зеркале расплылась чья-то улыбка. Моя?! Дурень! Вот дурень! * * * Если вы не видели идиотов, приходите в сквер у театра драмы. Там легко можно обнаружить мужчину, который смешон. У него на башке дурацкий колпак и забрало. – О-о-ой! – Она упала на траву, смеясь. – Это самба? – Угу. Я смотрю ей в глаза, кофейная радужка переливается фасеточной пенкой всех цветов радуги. Она лежит рядом со мной. Я вижу, как она дышит, наполняя воздухом мои легкие. Она далеко – на расстоянии вытянутой руки, и близко – я снова слышу запах джиды. Меня он волнует, как… весна. Весна валится на меня белыми цветами жасмина и персидской сирени, ее волосы – солярной джидой. У них одуряющий запах тяжелых наркотиков, запрещенных всеми полицаями мира. Их вводят в нос, чтобы поймать кайф, и они действуют мгновенно, снося башню. Я уже вижу себя в зеркале ее роговицы, в рамочке из синего неба и облаков. Я умер? – Никогда бы не подумала! – не верит она и смеется. – Зачем ты пришепетывал и кричал? Мне хочется сказать, что так бывает, когда умирают от взрыва шишки глупости, но вместо этого говорю: – Так звучит куика – самый нелепый музыкальный инструмент. Благодарно повизгивает и плачет басом, если ее потереть мокрой тряпкой. У куики самый идиотский голос. – Куик! А! – ору я. Девушки смеются. Оказывается, в моем оркестре куика – я. И мне жаль себя до смерти! * * * Ночью на меня пикируют черные бабочки ночи. Меня подбрасывает от отвращения и первобытного страха. Живое отродье умерших душ марширует тощими ножками к моим подмышкам, чтобы жрать мой пот и тянуть мою душу. Я ничего не могу! Я пробую писать, но ничего не выходит. Замысел есть, кисть не ложится. Замысел Страх и ярость носят меня из угла в угол. От окон – кресты, от двери – ноль, сверху – краснокосыночная ехидна. Дешевая поделка богом забытого мазилы! Ты – мой?! Хрен тебе! Ярость и страх раздувают ноздри, я слышу запах гнилья и подтасовки. Меня преследует запах стоячей воды. Всё! Всё им воняет! Смердит отовсюду! Ненавижу! Сссука! «С» выстреливает изо рта, разбивая стул вдребезги. А-а-а! Еще?! На! На! На! Сволочь! – Рита? Это Марат. Не забыли? – Нет! – смеется она. Я вижу, как кольчатые губы поднимаются горбиком, и меня сводит это с ума! Мне повезет! Ё… твою мать! Раздавить овцу! Чтоб следа не осталось от этой вони! – Приезжайте сразу на выставку. Я вас встречу. – Рублю слова, отбивая их яростью, как кувалдой. – Не раньше восьми. – Отлично! – А потом? – понизив голос, спрашивает она. – Все, что пожелаете! – Смеюсь во все горло. Мне повезет! – Я много чего хочу. – Не больше меня! Что может сравниться с тем, что хочу я? Ничто!!! * * * Ненавижу смотреть чужую мазню с потусторонним прицепом. Пришел заранее и обнаружил траурницу в тесном кольце самцов. Я – мимо, она не повела бровью. Ведьмины глаза рыщут по другим лицам. Ххха! Я посмеялся от души. Мне везет! Прошелся по залу, смеясь. Картонку с безголовой бабой цвета стоячей воды лапают чужие зрачки. Они все так похожи? Их общий запах – болотная вонь? Сделал второй круг, и вдруг меня что-то торкнуло. Я резко обернулся, живот сжало предчувствием финала. Кругом дымная чернота; в пятне оранжево-красного цвета, как внутри пылающего костра, три согбенные, скрюченные затаенной злобой старухи. Все глядят в одну точку, скрыв шагреневые лица старым тряпьем. Смотрят тайно, исподволь, подсекая и подрезая невидимую жертву. Видны только глаза, поджатые ненавистью скобы губ и крюковатые пальцы, хищно свернутые птичьей лапой. Три ведьмы ждут, их глаза прядут зло душной сетью. – Как тебе? – Впечатляет, – хрипло сказал я. – Почему три? – Диавол троицу любит! – засмеялась она. – Считай – звериная интуиция. – Да, – автоматом согласился я. У каждой ведьмы свое лицо, я их знаю. – Спасибо, – тихо сказала она. – Я думала, ты не придешь. На ее лице ожидание радости, надежда и страх. Ее лица меняются, мелькая слайд-шоу, мне смешно. Не ради тебя, хочется сказать мне. Я пришел за твоим талантом, дурища! – Я пришел за твоим талантом. – Спасибо, – шепчет она. На ее глазах слезы, мне смешно. Если бы мне было не наплевать, я бы удивился – у черной пантеры оказались вставные челюсти вместо клыков. – Что они хотят? – Клевета и сплетни родились вместе с женщиной. Слова тяжелее кулака. Один удар – и соперница в грязи. А добивает смех. Был человек, нет человека. Теперь ее мужчина – твой, – смеется она. – Все вы слабаки. Обойдете лежачего, отвернетесь. Не царское дело быть добрым самаритянином. Засмеют. – И кто ты среди них? – На четвереньках, – не улыбнулась она. – Я устала ждать. – Не везет! – смеюсь я. – Время идет, надежда тает. Забудь! – Надежды нет. Я состарилась, она умерла. Хочешь, купи мою ненависть на память. – И сколько же она стоит? – Одну ночь! – смеется она, ее противоестественно длинные глаза вертят вокруг меня шаманский кокон, складывая узор из трех черных птиц. Три птицы смерти слушают, видят, молчат. Мне жжет живот жгучим желанием. – Я всегда этого хотел, – сами говорят мои губы. – Не знаю, – черная пантера скалит клыки, их сухая эмаль рвет мне глаза. Карагалинская ведьма! – Сегодня ночью, – говорит за меня чей-то голос. |