Онлайн книга «Умышленное обаяние»
|
– Я жду. Она ложится на меня грудью, ее черные волосы дыбятся электрической шерстью злобного, жадного зверя. Воздух без кондиционера веет жаром дикой степи, ее неистовые глаза сами обжигают распаленное солнце. Ее груди в моих ладонях добровольной жертвой на ритуальном круге. Я хочу жрать! До смерти! – Пойдем! Ледяной кафель жжет кожу, глаза режут лицо, когти – спину. Я вгрызаюсь в нее зрачками, она отвечает клыками. Ее пальцы визжат моей молнией, мои – отстреливают пуговицы ее шаманского рубища. Ррраз! Ррраз! Ррраз! Ее губы щепотью в моей руке, мои ноги в колодках ее бедер. – Ненавижу! – рычит пантера. Мой язык кляпом в ее рот, его распиливают резцы. Я рычу от боли. Я хочу еще! – Ведьма! Я вколачиваю ярость под шаманский бой барабанов. На! На! На! Еще? На! На! На! Она стонет, пружиня луком, я заряжаю ее стрелой, целя в самое яблочко. На! На! На! На! – Придешь за ней сам. – Ее кожа в поту, моя тоже. – Успею! – смеюсь я. – Сволочь! – Ее губы дергают буквы, как куклы. Я бью наотмашь по глиняным губам. Ее подбородок в крови. Я смеюсь. Ты ненавидишь, мне все равно! Я ненавижу другое! – Животное! – Куклы пляшут святого Витта. – Все мы животные! – Я ухожу, она плачет одна. * * * Я встретил гусеницу на улице вместе с клокочущей в моем нутре жестокой радостью. Она открыла кольчатые губы, я рывком притянул ее к себе, запечатав слизистый рот поцелуем. – Ого! – засмеялась она. – Какой темперамент! Мне хотелось вытереть губы, но шелковая слизь будоражила холодным отвращением. Я сдержался. – Не опоздала? – Вовремя! – засмеялся я. – Я много хочу. Пойдем. – А как же выставка? – Она не сопротивляется, меня это устраивает. Для простецов картинки – чьи-то цацки. Можно отложить на потом. Не убудет. – Я пришел, я сел, я ушел! – цитирую Элюара. Лаконично и емко. Я получил что хотел. Пора начинать второй акт. Что еще можно добавить? Она смеется, запрокинув голову; широкие резцы блестят, на правом изнутри крошечный скол. Так подпиливают зубы парни, любящие парней, чтобы узнать своих. На ее щеках веснушки сбивают голландское масло, их запах – молоко и навоз. Полная шея лоснится атласом и потом. Жара… Мне тоже смешно. Меня не убудет? Я поднял руку, возле нас тормознул частник. – У тебя нет машины? – Бесцветные брови поднялись снисходительной аркой. – Нет, – я чуть не расхохотался. Дурища. Вот дурища! Она села рядом, я подтянул ее полное колено к себе. На нем две ямки, колено играет улыбкой, имитируя щеки. Забавно! А где же их зубы? Под ее коленом влажно, я стираю слизь пальцами и подношу ладонь к носу; ее зрачки расширяются, я улыбаюсь. Теперь мои руки пахнут фруктами – феромонами гусеницы моли-минера. Не ждал, но это не так уж плохо. Ее взгляд ловит мои трепещущие ноздри, она колеблется, не решаясь войти. «Приняла меня за каннибала?» – чуть не смеюсь я открыто. – Какая запущенная квартира! – Она оглянулась, стены ощерились драными обоями. – Не моя, – легко отрезал я. – В вашем городе я проездом. Зачем врать, если ложь станет препятствием. У меня мало времени. – Да? И откуда? – Я уезжаю на днях. Это важно? – Нет, – засмеялась она. – Вот и прекрасно. Букет «Barbaresco» специально для тебя. – Я протянул бокал, ее складчатые, полные пальцы толстыми гусеницами расползлись по стеклу. За ним вино, прожорливая гусеница хочет есть. «Barbaresco» – отличное красное вино. Молодое, но терпкое. Цветет спелым гранатом с апельсиновым блеском. Девушкам, лишенным сложности, подходит как нельзя лучше. Красит щеки румянцем. Ххха! – Откуда вы знаете Сашу? – вязко спросила она, и мой живот внезапно свело необъяснимой тревогой. – Я же сказал, я не знаю, – отрубил я. – Это шутка. Как я мог еще познакомиться? – Смешно! – расхохоталась она. – Если бы не эта шутка, я бы никогда здесь не оказалась. – Жалеем? – Ну, – ее аномально выпуклые ногти застучали хитином по стеклу бокала. – Пожалуй, сейчас нет. Хотя… – Это вино становится почти черным, вбирая в себя время, – нетерпеливо перебил я. – Тогда его пробуют ночью. – И что же? – Она пригубила вино и закрыла веки. На них тоже складки. Ну же! – Я бы хотел попробовать и до, и после. Я отпил глоток и обвел языком дугу кольчатых губ. Мой «Barbaresco» сложился с ее, я почувствовал разочарование. Не успел узнать ее собственный вкус и запах – гусеница окуклилась раньше, надев непроницаемый хитиновый кокон. Она ответила, скрестив язык с моим, он медленно вполз в мой рот толстой слизистой гусеницей. Йес! Кажется, меня зажигает! Я наездник, жрущий гусениц. Такой шелк мне по вкусу! – Хорошее вино, – низким голосом сказала она. Ее тембр показался знакомым, и мне снова свело тревогой живот. Да к черту! Я опрокинул гусеницу на лопатки, она погрузилась в запах постели, который хотелось забыть. Моя рука гуляет по упругой горе фламандского мяса, изучая географию Фландрии. Живот – городская площадь Лувена, груди – купольные своды удвоенной воображением антверпенской биржи, ноги – реки Рюпель и Шельда, в глазах дождит Северное море. Фландрские реки обтекают меня, я вижу сочное тело библейской Вирсавии. Персиковая волглая кожа нежна, на ней красные полосы моих ногтей. Я получил все, что хотел. Теперь моя память просит того же. – Мне нужно позвонить, – вдруг сказала она и свесилась с кровати к сумке вместе с парой объемных грудей. Я увидел на яблоке полного локтя заманчивую ямку. Лепота! – Это ты? – спросила она телефон. – Помнишь Мальцева? Так вот. Прошло десять лет. А я не забыла. Она отключилась и рассмеялась. – Кто? – лениво спросил я. – Никто. Должок забрала. Она щелкнула сотовым телефоном и снова засмеялась. – На память! – Ее паутинистые глаза выцелили мои и укусили. – Мне нужно идти. Она ушла, я остался дышать ее запахом. Фрукты с кислинкой. Стали уже подгнивать? Ххха! * * * Я проснулся от крика. Он выбил сон ударом в солнечное сплетение, швырнув меня из темноты в темноту. Я весь в поту от безумного крика забытой, любимой, единственно любящей женщины. В тесном черном мешке невыносимой тревоги и страха, где навязчиво шуршат крыльями тысячи бабочек. Я прижал руку к груди, сердце выпало на ладонь безумным комком. – Не надо! Не забирайте! А-а-а! Крик нагой женщины пахнет животным ужасом и вечной печалью. Женщины давно нет, ее лицо давным-давно вырезано из памяти и стерто временем. Но сейчас я увидел ее как тогда. |