Онлайн книга «Катилинарии. Пеплум. Топливо»
|
– Ваш прапрапрапрадедушка еще не был запрограммирован в генетическом коде сперматозоидов своего прапрапрапрадедушки, когда лингвисты уже пользовались этим термином, голубчик Цельсий. – Чтобы сместить точку, необходимо разделить ее координаты. Легче всего было уничтожить «сейчас». Чтобы рассеять понятие «здесь», достаточно поместить в невесомость предмет, который мы хотим переместить, – предмет, который вообще-то должен быть человеком, то есть индивидуумом. Заставить исчезнуть это «я» оказалось гораздо труднее. Каким образом можно лишить кого-либо сознания собственной личности, не нарушив при этом его психического равновесия? – Никогда бы не подумала, что вы так щепетильны. – Щепетильность тут ни при чем. Чтобы наше путешествие имело хоть какую-то значимость, нам нужен был путешественник с чистым сознанием. Это само собой разумеется. – И как же вы поступили? – Без Марникса ничего бы не вышло. Он получил образование в двух, казалось бы, совершенно разных областях: он был физиком и специалистом по эпилепсии. – И что из того? – Эпилепсия, которая на самом деле вовсе не является болезнью, представляет собой феномен, распространенный гораздо шире, чем принято думать. В перерыве между припадками человек совершенно здоров. Но во время припадка триединство его личности, места и времени полностью распадается. – Только не говорите, что вы отправили в странствие по времени эпилептиков во время припадка! – Так и было. – Это чудовищно! – Вы такая же ограниченная, как и комитеты по этике ваших времен. Что здесь плохого? Эпилептический припадок, сильный он или слабый, – это потеря сознания. Больной абсолютно не ощущает перемещения. – Вам-то откуда знать? – Мне неоткуда. Но вы-то должны знать. – Очень умно. Я была под общим наркозом. – Нет. – Что значит – нет? – Наши опыты требуют точности. Спящего переместить невозможно, и не важно, погружен он в естественный сон или в искусственный. Точка триединства не стирается гипнозом. Доказательство тому – сны как продолжение существования личности, разумеется, измененной, но явно присутствующей. – В таком случае как же вы поступили со мной? – Это было проще простого. Мы дождались, пока с вами случится припадок. – Какой? – Эпилептический, конечно. – Но я вовсе не эпилептик! – Ошибаетесь. – Как?! – Повторяю: эпилепсия распространена гораздо больше, чем можно себе представить. Некоторые случаи очень сложно диагностировать. Но только не ваш: стоило поговорить с вами пять минут, и все стало ясно. – Врете! Вы пытаетесь меня надуть! – Какой интерес мне вам врать? – Никакого. Просто решили поиздеваться! – Ну-ну, давайте говорить серьезно. Существует множество видов эпилепсии. Ваш случай неопасный, но не вызывающий сомнений. Ваша манера обрывать фразу в самый неподходящий момент, в основном между причастием и вспомогательным глаголом, вполне типична. Темп вашей речи свидетельствует о непрестанных колебаниях уровня вашего сознания. – Черт-те что! Вы шутите, Цельсий. – Напрасно вы смеетесь над подобными вещами. У вас случались и более тяжелые припадки, вам должно быть это известно. – Не понимаю, о чем вы. – Все вы понимаете. Например, в ночь с третьего на четвертое мая 1986 года… – Замолчите. – За два дня до вашей операции, шестого мая 1995 года… – Прошу вас, не надо. – Так перестаньте все отрицать. Более того, вам свойственны около сорока фаз потери сознания в день. Восьмого мая мы дождались вашей первой фазы после анестезии – и оп-ля! – Весело звучит это ваше «оп-ля». – Парадокс в том, что людей оказалось перемещать проще, чем предметы или явления… Но… что я вижу? Вы плачете! – Мне не по себе… Я только что узнала, что больна эпилепсией, и… – К чему такая чувствительность? – Посмотрела бы я на вас. – Что в этом плохого? Юлий Цезарь был эпилептиком. – Никогда не хотела стать Юлием Цезарем. – Вы невыносимы. Кроме того, у вас есть более серьезная причина для слез. Вы никогда не вернетесь в свою эпоху: это может привести в отчаяние. А эпилепсия – нет. – Да, вы мастер утешать. – Итак, возвращаюсь к нашей теме. Как привести предмет или явление в состояние эпилептического припадка? Марникс нашел способ. – Можно я угадаю: он довел все население Помпеи до коллективного эпилептического припадка? – Не торопитесь. Я рассказываю об исследованиях сорокалетней давности – меня еще не было на свете, о Помпеях никто не помышлял. Это было время чисто технических экспериментов. В прошлое отправляли предметы. – Статуи острова Пасхи? Египетские пирамиды? – Что за фантазия! Зачем возиться с такими громадинами? Нет, мы использовали ткани… – Туринская плащаница? – Забудьте вы все эти небылицы! Нет, кусочки ткани, носовые платки. Интерес составлял не сам предмет, а процесс. Марникс приложил огромные усилия и в конце концов нашел состояние предметов, соответствовавшее эпилепсии. Тогда-то он и открыл неожиданный закон анионной обратимости. Бомбардируя предмет обратной величиной… Ну и глупец! Что толку все это вам объяснять, все равно не поймете. – И то правда. – Далее наступил черед явлений. Проще всего было с кипением. Благодаря анионной обратимости мы осуществили перемещение с такой точностью, что нам удалось идеально сварить яйцо всмятку. – Представляю себе меню по последнем у слову техники: «Закуска: яйца всмятку, сваренные во время битвы при Мариньяно» [14] . – Затем мы научились перемещать огонь, причем в точно определенный момент времени. – Неопалимая купина – ваших рук дело? – Пожалуйста, перестаньте паясничать. Что касается извержений вулканов, мы поступили так же, как ученые вашего времени с атомной бомбой: проводили испытания в пустынях. Из-за дефицита энергии нам удалось провести лишь три испытания. Первая попытка была неудачной: город Сен-Пьер погиб из-за ошибки в расчетах. Мы программировали извержение Мон-Пеле [15] на сорок пять веков раньше. Тогда наши машины еще не отличались точностью. |