Онлайн книга «Катилинарии. Пеплум. Топливо»
|
В седьмом часу мы вернулись в Дом. На снегу еще виднелись две цепочки свежих следов: одна вела к нашей двери, другая уходила к соседу. При виде их мы расхохотались, а особенно насмешил нас утоптанный снег под дверью, свидетельствующий о долгом бесплодном ожидании. Мы словно читали по этим следам; нам отчетливо виделось в них недовольное лицо месье Бернардена, который, надо думать, счел нас хамами из хамов: куда это мы посмели уйти, когда он пожаловал с визитом? Жюльетта веселилась как дитя. Мне показалось, что она чересчур возбуждена: наша сказочная прогулка вкупе с афронтом доктора составили коктейль, ударивший ей в голову. Так бедна событиями была ее жизнь, что она реагировала на все исключительно остро. Ночью моя жена спала плохо. Наутро начала кашлять. Я злился на себя: как я мог позволить ей бегать с непокрытой головой под снегом и глотать сотнями снежинки? Простуда, ничего серьезного – но о прогулке в тот день не могло быть и речи. Я принес ей в постель липовый отвар. – Придет он сегодня? Нам уже не надо было уточнять, кто это – «он». – Может быть, наше отсутствие вчера его обескуражило. – В прошлые разы в четыре часа у нас горел свет в гостиной. Мы можем не зажигать его. – Вчера свет не горел. Это не помешало ему прийти. – Эмиль, а мы вообще обязаны ему открывать? Я вздохнул, подумав, что устами младенца глаголет истина. – Хороший вопрос. – Ты не ответил. – Нет закона, обязывающего нас открывать ему дверь. Но из вежливости приходится это делать. – А мы обязаны быть вежливыми? Она снова попала в самую точку. – Быть вежливым никто не обязан. – Тогда в чем дело? – Дело, Жюльетта, не в том, должны ли мы, а в том, можем ли. – Не понимаю. – Как, имея за плечами шестьдесят пять лет вежливости, в одночасье стать хамом? – Неужели мы всю жизнь были вежливы? – Сам факт, что ты задаешь мне этот вопрос, говорит о том, до какой степени в нас укоренились хорошие манеры. Мы так вежливы, что вежливость стала нашей второй натурой. Она подсознательна, а с подсознанием не поспоришь. – Может, все-таки попробовать? – Как? – Если он постучит, а ты в это время будешь наверху, ты вполне можешь не услышать стука. Тем более в твоем возрасте. Это даже не хамство. – А почему я буду наверху? – Потому что я заболела, и ты сидишь у моей постели. И вообще, это его не касается. Подняться на второй этаж – что тут невежливого? Я понимал, что она права. В четыре часа я был наверху, в спальне, у постели больной. В дверь постучали. – Жюльетта, я его слышу! – Он об этом не знает. Ты мог бы и не услышать. – Я его прекрасно слышу. – Ты вообще мог бы спать. – В этот час? – Почему нет? Я больна, ты пришел посидеть со мной и уснул. Я чувствовал себя все хуже. В горле стоял ком. Жена взяла меня за руку, как бы желая прибавить мне мужества. – Он скоро перестанет. Вот тут она ошибалась. Мало того что он не перестал – он стучал все сильнее. Я мог бы его не услышать разве что на шестом этаже. А дом у нас был двухэтажный. Шли минуты. Месье Бернарден барабанил в дверь как одержимый. – Он ее вышибет. – Он сумасшедший. Бешеный. Сосед между тем не унимался. Я представил его огромную тушу – долго дверь не выдержит под таким напором. А без двери зимой мы просто не выживем. Дальше – больше: он принялся молотить кулаками непрерывно, с интервалом меньше секунды. Я и не подозревал в нем такой силищи. Жюльетта побелела; ее дрожащая рука выпустила мою. И тут произошло нечто ужасное: в тот же миг я почти кубарем скатился с лестницы и открыл дверь. Лицо нашего мучителя раздулось от гнева. Я так испугался, что не мог произнести ни звука и только посторонился, пропуская его. Он снял пальто, прошел в гостиную и уселся в кресло, которое числил своим. – Я не слышал, как вы стучали, – выдавил я из себя наконец. – Я знал, что вы дома. Снег нетронут. Еще ни разу сосед не произносил столько слов подряд. Видимо, утомившись, он замолчал напрочь. Мне стало жутко. Его тирада доказывала, что он отнюдь не слабоумный. А судя по поведению, много хуже – опасный псих. Потом, целую вечность спустя, он произнес еще одну фразу: – Вчера вы ушли. Это прозвучало как обвинение. – Да. Мы погуляли в лесу. Подумать только, я еще и оправдывался перед ним! Устыдившись собственной трусости, я заставил себя добавить: – Вы так сильно стучали… Трудно представить, сколько мужества понадобилось мне, чтобы пролепетать эти несколько слов. Но наш сосед в оправданиях не нуждался. Он слишком сильно стучал? Ну и правильно делал, раз все же вынудил меня открыть дверь! Молчать в этот день мне было не под силу. – Моя жена простудилась вчера на прогулке. Она слегла и покашливает. В конце концов, он ведь врач. Может быть, наконец, будет от него хоть какая-то польза. Однако он молчал. – Вы не могли бы ее осмотреть? – Она простудилась, – ответил он с раздражением, всем своим видом давая понять: «Вздумали тоже беспокоить меня из-за пустяка!» – Ничего серьезного, но в нашем возрасте… Сосед даже не снизошел до ответа. Его позиция была ясна: если речь не идет как минимум о менингите, нам нечего рассчитывать на его услуги. Он снова надолго замолчал. И тут на меня волной накатила ярость. Как? Я должен посвятить целых два часа этому недоумку, который только мою дверь ломать горазд, – а тем временем моя бедная больная жена будет одна лежать в постели? Ну уж нет. Этого я не вынесу. Как мог учтиво я сказал ему: – Покорнейше прошу меня извинить, но я нужен Жюльетте. Чувствуйте себя как дома, располагайтесь в гостиной или, если угодно, поднимитесь со мной наверх… Любой понял бы, что его выпроваживают. Увы, любой, но не месье Бернарден. Клянусь, он возмущенно пропыхтел в ответ: – Вы не дадите мне чашку кофе? Я не поверил своим ушам. Итак, эту чашку кофе, которой мы каждый день угощали его из любезности, он теперь требует как причитающуюся ему дань! Я с ужасом понял, что все, чем мы ублажали его с первого визита, стало данью: в его примитивном мозгу однажды оказанная любезность обретала статус закона. |