Книга Косметика врага, страница 2 – Амели Нотомб

— Да, обидно. Лучше бы вы марали бумагу, чем докучать незнакомым людям своей болтовней.

— До чего же красивое у меня имя! Правда, оно не очень удачно сочетается с моей фамилией: я готов признать, что Текстор Тексель звучит плохо.

— Для вас и так сойдет.

— Текстор Тексель — трудно произносится из-за сочетания кс и те, — посетовал приставала. — И о чем только думали мои родители, когда давали мне такое имя!

— Нужно их об этом спросить.

— Мои родители умерли, когда мне было четыре года, и оставили мне эту загадку в наследство как послание, которое я должен разгадать.

— Разгадывайте ее без меня.

— Текстор Тексель… К моему имени нужно привыкнуть, и тогда оно уже не царапает слух. Со временем в нем даже находишь своеобразную красоту: Текстор Тексель, Текстор Тексель, Текстор…

— И сколько вы будете это повторять?

— Во всяком случае, как писал лингвист Гюстав Гийом: «То, что услаждает наш слух, услаждает и дух».

— Есть ли спасение от таких людей, как вы? Может, спрятаться в туалете?

— У вас ничего не выйдет, дорогой месье. Мы ведь в аэропорту, и в туалетах нет звукоизоляции. Я пойду за вами в туалет и буду разговаривать с вами через дверь.

— Почему?

— Потому что мне так хочется. Я всегда делаю то, что мне хочется.

— А мне хочется набить вам морду.

— Опять ничего не выйдет! Это будет противозаконно. А я обожаю доставлять неприятности, не запрещенные законом. Сам я при этом веселюсь от души, а мои жертвы совершенно бессильны против меня.

— У вас нет более высоких устремлений в жизни?

— Нет.

— А у меня есть.

— Неправда.

— Откуда вы знаете?

— Вы деловой человек. И ваши устремления исчисляются деньгами. А деньги — это самое низменное, что только есть.

— Я по крайней мере никому не надоедаю.

— Но своей деятельностью вы все равно наносите кому-то вред.

— Даже если это так, то кто вы такой, чтобы колоть мне этим глаза?

— Я Тексель. Текстор Тексель.

— Я это уже слышал.

— Я голландец.

— Голландец — гроза аэропортов. Пытаетесь играть в Летучего голландца.

— Летучий голландец? Вот простак! Этот наивный романтик охотился только за женщинами.

— А вы охотитесь только за мужчинами?

— Я охочусь за теми, кто мне нравится. Вы, например, показались мне довольно симпатичным, месье Ангюст. Вы не похожи на обычного делягу. Я почувствовал в вас что-то располагающее. И это очень трогательно.

— Вы ошибаетесь, во мне нет ничего располагающего.

— Это вы так думаете. На самом деле жизнь не убила в вас юношу, открытого, любознательного. И вам не терпится узнать мою тайну.

— Люди вроде вас твердо уверены, что всем вокруг интересны их тайны.

— Но это так и есть.

— Ну, хорошо, тогда постарайтесь меня развлечь. Это поможет мне убить время.

Жером закрыл книгу и сложил руки. Теперь он смотрел на своего преследователя, как на эстрадного конферансье.

— Меня зовут Тексель. Текстор Тексель.

— Это любимый припев?

— Я голландец.

— Вы думаете, я это забыл?

— Если вы будете меня все время перебивать, мы не сдвинемся с места.

— Но я не уверен, что мне хочется куда-то двигаться вместе с вами.

— Откуда вы знаете! Вы наверняка измените свое мнение, когда я расскажу вам несколько случаев из моей жизни. Например, когда я был маленьким, я убил человека.

— Простите?

— Мне было тогда восемь лет. В моем классе учился мальчик по имени Франк. Это был чудесный мальчуган — красивый, приветливый, улыбчивый. Он не был первым учеником, но успевал по всем предметам и особенно отличался в спорте, а это всегда помогает завоевать любовь одноклассников. Все просто обожали этого мальчика.

— Кроме вас.

— Я его ненавидел. Должен признаться, что сам я был хилым и совершенно не спортивным мальчишкой. И у меня совсем не было друзей.

— Надо же! — улыбнулся Ангюст. — Вас уже в детстве не любили!

— Хотя я старался изо всех сил, чтобы меня полюбили. Но сколько я ни старался, у меня ничего не получалось.

— И с возрастом вы не преуспели.

— А Франка любили, поэтому с каждым днем я ненавидел его все сильней. В ту пору я еще верил в Бога. Однажды воскресным вечером, уже в постели, я принялся горячо молиться. Это была молитва, подсказанная самим дьяволом: я просил Всевышнего убить мальчика, которого ненавидел. Долгие часы я молил об этом Бога.

— Легко догадаться, что было дальше.

— На следующее утро в наш класс вошла опечаленная учительница и со слезами на глазах сообщила, что этой ночью у Франка случился неожиданный сердечный приступ, и он умер.

— И вы, конечно, решили, что это произошло по вашей вине.

— Но это действительно произошло по моей вине. Если бы не я, с чего бы это вдруг абсолютно здоровый мальчик умер от сердечного приступа?

— Если бы это было так просто, на земном шаре почти не осталось бы живых.

— Мои одноклассники заплакали. Ну, и как положено в таких случаях, звучали фразы: «Первыми всегда уходят лучшие», и т. д. А я думал: «Конечно, лучшие! Стал бы я так молиться, если бы он не был лучшим!»

— И вы решили, что Бог услышал вашу молитву? Вы ведь никогда ни в чем не сомневаетесь.

— Поначалу я торжествовал: я победил! Теперь этот Франк больше не будет мне мозолить глаза. Но вскоре я понял, что смерть мальчика ничего не изменила в моей жизни. Для своих одноклассников я по-прежнему оставался гадким утенком, которого никто не любит. Напрасно я думал, что главное для меня — освободиться от своего соперника. Как я ошибался! Франка забыли, но я вовсе не занял его место.

— Ничего удивительного. У вас совсем нет обаяния.

— Прошло немного времени, и я начал испытывать угрызения совести. Если бы мне удалось завоевать любовь одноклассников, я бы не сожалел о своем преступлении. Но меня мучила мысль, что я убил Франка напрасно.

— И с той поры вы торчите в аэропортах и каждому встречному рассказываете о своих душевных муках.

— Все не так просто, как вы думаете. Мне было стыдно, но я вовсе не страдал.

— У вас, видимо, хватало здравого смысла не чувствовать себя виноватым?

— И снова вы ошибаетесь. Я ни минуты не сомневался, что убил этого мальчика. Но мое детское сознание еще не было готово к подобной ситуации. Как вам известно, взрослые приучают детей здороваться и запрещают ковырять в носу. Но они не внушают, что нельзя убивать своих маленьких товарищей. Поэтому я испытывал такие же угрызения совести, как если бы украл конфеты с витрины.