Книга Ртуть, страница 6 – Амели Нотомб

Хэзел тихонько рассмеялась.

– Все эти предосторожности так глупы: у меня нет ни малейшего желания видеть мое лицо. Хотя, в самом деле, если бы не это хитроумное оборудование, я могла бы взглянуть на свое отражение просто по рассеянности. И это было бы для меня так же гибельно, как для Нарцисса, только по причинам прямо противоположным.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, эта тема слишком тягостна для вас. Вы постоянно к ней возвращаетесь, а это может повредить вашему здоровью.

– Вы правы. Поговорим о вас – вы ведь красивая. У вас есть жених?

– Нет.

– Как же так?

– Все-то вы хотите знать!

– Конечно.

– Я скажу вам только то, что захочу сказать. У меня было три жениха. С каждым из них я встречалась месяца по четыре, после чего их бросала.

– Они плохо с вами обращались?

– Мне было с ними скучно. Хотя я выбирала очень разных мужчин, каждый раз надеясь, что уж с этим-то будет интереснее. Увы, похоже, что через четыре месяца все они становятся одинаковыми.

Девушка рассмеялась:

– Рассказывайте дальше!

– Что же еще вам рассказать? Они были очень милые. Но чары первой поры развеивались, и что оставалось? Жених, славный малый, желающий стать мужем. Нет, конечно, они мне очень нравились, но жить с ними… Мне кажется, любовь – это совсем другое.

– Значит, вы никогда не были влюблены?

– Нет. Самым верным признаком мне кажется то, что я, когда была с ними, думала о моих пациентах в больнице. Ничего не могу с собой поделать: работа увлекает меня куда больше, чем все эти любовные дела.

– Ваши женихи были молодые?

– Примерно мои ровесники.

– Ваши слова меня утешают. Я никогда не встречалась с молодыми людьми, и это приводило меня в отчаяние. Когда мне было шестнадцать-семнадцать лет, юноши пытались ухаживать за мной. А я была так глупа, что давала всем от ворот поворот. Я ждала большой любви: смешно вспомнить, каких только иллюзий я не питала на этот счет. Знай я тогда, что в восемнадцать лет буду обезображена, не тратила бы драгоценные годы на мечты о прекрасном принце. Так что, когда вы говорите, что молодые люди не оправдывают надежд, мне становится легче.

Франсуазе подумалось, что если Хэзел и не знала юношей, то с мужчинами постарше некоторый опыт наверняка имела.

– Почему же вы остановились на самом интересном месте? Расскажите мне о них побольше плохого.

– Ничего плохого я вам сказать о них не могу.

– Ну постарайтесь!

Медсестра, массируя, пожала плечами. Помедлив, она изрекла:

– Наверно, все они в какой-то мере шиты белыми нитками.

Девушка пришла в восторг.

– Да, именно так я их себе и представляла. Когда мне было десять лет, в Нью-Йорке со мной в классе учился один мальчик, за которого я хотела выйти замуж. Мэтью не был ни красивее, ни умнее, ни сильнее, ни забавнее других мальчишек. Но он всегда молчал. И от этого казался мне интересным. А потом, в конце учебного года, Мэтью получил лучшую оценку за сочинение. Ему пришлось прочесть его перед всем классом: это был очень многословный рассказ о том, как он катался на лыжах в зимние каникулы. После этого я расхотела выходить за него замуж и решила, что не бывает по-настоящему загадочных мальчиков. Ваши слова это подтверждают. Конечно, в ваших устах они весомее, чем в моих, – ведь когда это говорю я, любому придет на ум только одно: «Зелен виноград». Если бы Мэтью увидел меня сегодня, он бы только порадовался, что я раздумала выходить за него замуж.

Медсестра промолчала.

– О чем вы думаете, Франсуаза?

– Думаю, что вы много говорите.

– И какой вывод вы из этого делаете?

– Что вам это очень нужно.

– Так и есть. В этом доме я ни с кем не разговариваю. Я могла бы, если б хотела. Когда я с вами, я чувствую, что мой язык свободен – другого слова не подобрать. Опять вспоминается «Граф Монте-Кристо»: когда два узника встречаются после долгих лет одиночества, они говорят, говорят и не могут наговориться. Они по-прежнему в заточении, но как бы уже наполовину свободны, потому что каждый нашел друга, с которым можно поговорить. Слово освобождает. Удивительно, не правда ли?

– В иных случаях бывает наоборот. Есть люди, которые подавляют вас своим словоизвержением: возникает тягостное чувство, будто их слова связывают вас по рукам и ногам.

– Такие люди не говорят, а болтают. Я надеюсь, что вы не из их числа.

– Вас мне больше нравится слушать. Ваши рассказы – как путешествия.

– Если так, то это всецело ваша заслуга. Хороший слушатель располагает к откровенности. Если бы я не видела в вас дружеского участия, мне бы не хотелось рассказывать. У вас редкий талант – вы умеете слушать.

– Не мне одной понравилось бы слушать вас.

– Возможно, но другие не слушали бы так хорошо, как вы. У меня очень странное чувство, когда я с вами, – я чувствую, что я есть. А без вас меня как будто нет. Я не могу это объяснить. Надеюсь, что я никогда не поправлюсь. Ведь когда я буду здорова, вы перестанете приходить. И меня больше не будет.

Медсестра, глубоко тронутая, не нашлась что ответить. Они долго молчали.

– Вот видите: даже когда я ничего не говорю, мне кажется, что вы меня слушаете.

– Так оно и есть.

– Франсуаза, могу я обратиться к вам с одной очень странной просьбой?

– Какой же?

– Тридцать первого марта мне исполнится двадцать три года. Вы сделаете мне чудесный подарок, если к этому дню я еще не поправлюсь.

– Замолчите, – поспешно ответила молодая женщина, опасаясь, что их подслушивают.

– Очень прошу: я хочу быть больной в день моего рождения. Сегодня четвертое марта. Устройте это.

– И не просите, – ответила медсестра нарочно громко на случай, если стены имели уши.

Франсуаза Шавень зашла в аптеку, потом вернулась в больницу. Много часов она провела в раздумьях, сидя в своей комнатке. Ей вспомнилось, что Капитан просил директрису прислать медсестру без очков, – теперь было ясно почему: чтобы больная не увидела свое отражение в стеклах.

Ночью, засыпая, она подумала: «Я действительно хочу ее вылечить. И поэтому, Хэзел, ваше желание исполнится так, как вы не смели и мечтать».

Каждый день после обеда медсестра отправлялась на Мертвый Предел. Сама себе не признаваясь, она ждала этих визитов с таким же нетерпением, что и Хэзел.

– Я не удивлю вас, Франсуаза, если скажу, что вы моя лучшая подруга. Вы, может быть, думаете, что это само собой разумеется: ведь другого женского общества, кроме вас, у меня здесь нет. И все же с самого детства я не имела подруги, которая была бы мне так дорога, как вы.