Онлайн книга «Жена путешественника во времени»
|
(ГЕНРИ 43) ГЕНРИ: Просыпаюсь посреди ночи, ощущение такое, что тысячи зубастых насекомых глодают мои ноги, и я падаю, не успев вытряхнуть викодин из бутылки. Свернувшись, лежу на полу, но это не наш пол, это другой пол и другая ночь. Где я? В глазах мерцает от боли, темно, и запах такой странный. Что он мне напоминает? Отбеливатель. Пот. Духи, такие знакомые, но… не может быть… Шаги на лестнице, кто-то поднимается, голоса, ключ открывает несколько замков (где спрятаться?), дверь отворяется. Я ползу по полу, когда резко зажигается свет и взрывается в моей голове, и женский голос шепчет: «Боже мой». Я думаю: «Нет, этого просто не может быть», дверь закрывается, я слышу, как Ингрид говорит: «Селия, тебе пора», Селия протестует, и они стоят с другой стороны двери, спорят, а я беспомощно осматриваюсь, но выхода нет. Должно быть, это квартира Ингрид на Кларк-стрит, где я никогда не был, но вещи ее, и я с ошеломлением узнаю спинку кресла, мраморный журнальный столик в форме почки, заваленный модными журналами, уродливый оранжевый диван, такой знакомый; бросаю безнадежный взгляд, чем бы прикрыться, но единственная ткань в этой крошечной комнате – это вязаный шерстяной платок, совершенно не гармонирующий с диваном, я хватаю его и заматываюсь, забрасываю себя на диван, и Ингрид снова открывает дверь. Долго-долго неподвижно стоит в дверях, глядя на меня, и я смотрю на нее и думаю: «О Инг, зачем ты с собой такое сделала?» Ингрид, которая живет в моей памяти, это пылкая блондинка, ангел свежести, которую я встретил в июле 1988 года на вечеринке в «Джимбос-Форсе»; Ингрид Кармайкл была опустошающей и непревзойденной, окруженной ореолом богатства, красоты и апатии. Ингрид, которая стоит, глядя на меня сейчас, – это костлявая, жесткая и усталая женщина; она стоит, склонив голову набок, и смотрит на меня с удивлением и презрением. Ни она, ни я не знаем, что сказать. Наконец она снимает пальто, бросает его на стул и садится на другой край дивана. На ней кожаные штаны. Они немного скрипят, когда она садится. – Генри. – Ингрид. – Что ты здесь делаешь? – Не знаю. Прости. Я просто… ну, ты знаешь. Пожимаю плечами. Ноги болят так сильно, что мне почти наплевать, где я. – Выглядишь дерьмово. – Постоянная боль. – Забавно. У меня тоже. – Я имею в виду физическую боль. – Почему? Ингрид будет наплевать, даже если я вдруг сгорю заживо прямо перед ней. Отбрасываю платок и показываю на обрубки. Она не отскакивает и не ахает. Не отводит взгляда, и, когда снова смотрит мне в глаза, я понимаю, что Ингрид – и только она – понимает меня до конца. Абсолютно разными дорогами мы пришли к одному и тому же состоянию. Она встает, идет в другую комнату, и, когда возвращается, у нее в руке я вижу старый набор швейных принадлежностей. Чувствую прилив надежды, и она оправдывается: Ингрид садится, открывает крышку, и, как в старые добрые времена, я вижу там, среди булавочных подушек и наперстков, полный набор медикаментов. – Что хочешь? – спрашивает Ингрид. – Успокоительное. Она роется в мешочке, полном таблеток, и дает мне на выбор; замечаю ультрам и беру две. Глотаю их, Ингрид дает воды, чтобы запить. – Отлично. – Ингрид пробегает длинными красными ногтями по длинным светлым волосам. – Откуда ты? – Декабрь две тысячи шестого. Какое сегодня число? – Был Новый год, но сейчас второе января девяносто четвертого. «О нет. Пожалуйста, только не это». – Что с тобой? – спрашивает Ингрид. – Ничего. Сегодня Ингрид покончит с собой. Что я должен ей сказать? Как ее остановить? Может, позвать кого-нибудь? – Слушай, Инг, я просто хотел сказать… – Я замолкаю. Что такого сказать ей, чтобы не напугать? Какой в этом смысл? Она уже мертва! Хотя и сидит сейчас передо мной. – Что? – Просто, – по мне градом катит пот, – не обижай себя. Не… Словом, я знаю, что ты не очень-то счастлива… – Ну а чья это, по-твоему, вина? Ее ярко-красный рот кривится в усмешке. Я не отвечаю. Разве это я виноват? Не знаю, правда. Ингрид смотрит на меня, как будто ждет ответа. Я отвожу взгляд. Смотрю на плакат Мохоли-Надя [103] на стене напротив. – Генри? – спрашивает Ингрид.– Почему ты так со мной обошелся? – Разве? – Я снова смотрю на нее. – Я не хотел. – Тебе было наплевать, буду я жить или сдохну,– качает головой Ингрид. «О Ингрид». – Неправда. Я не хочу, чтобы ты умирала. – Тебе было плевать. Ты бросил меня и ни разу не пришел в больницу.– Ингрид говорит так, как будто слова ее душат. – Твоя семья не пускала меня. Твоя мама сказала, чтобы я не смел приходить. – Ты должен был прийти. – Ингрид, – вздыхаю я. – Твой врач сказал, что мне нельзя к тебе. – Я спрашивала, а они говорили, что ты ни разу не позвонил. – Я звонил. Мне сказали, что ты не хочешь со мной говорить и чтобы я больше не звонил. Болеутоляющее начинает действовать. Ослабевает пронзительная боль в ногах. Просовываю руку под платок и прикладываю ладонь к коже на левом обрубке и потом на правом. – Я чуть не умерла, и ты ни разу больше со мной не говорил. – Я думал, что ты не хотела со мной говорить. Как я мог знать? – Ты женился, ни разу не позвонил мне и пригласил на свадьбу Селию, а не меня. Я смеюсь, не могу сдержаться. – Ингрид, это Клэр пригласила Селию. Они дружат; я так и не знаю почему. Наверное, противоположности сходятся. Но все равно к тебе это не имело никакого отношения. Ингрид молчит. Она очень бледная под макияжем. Лезет в карман пальто и вытаскивает пачку «Инглиш Овале» и зажигалку. – Когда ты начала курить? – спрашиваю я. Ингрид ненавидела сигареты. Ингрид любила кокаин, метедрин и коктейли с поэтическими названиями. Длинными ногтями она достает из пачки сигарету и закуривает. Руки дрожат. Делает затяжку, и дым срывается с ее губ. – Ну и как тебе без ног? – спрашивает Ингрид. – Кстати, как это произошло? – Отморозил. Вырубился в Гранд-парке в январе. – Как передвигаешься? – В основном в кресле-каталке. – Да. Хреново. |