Онлайн книга «Герцог и я»
|
— Посылки и всякая доставка принимаются с черного хода, — сказал он и намеревался захлопнуть дверь. — Подождите! — крикнула няня Хопкинс, подставляя ногу и мешая сделать это. — Мы не прислуга. Дворецкий окинул ее подозрительным взглядом. — Я — да, — пояснила няня, — но мальчик — нет. — Она схватила Саймона за руку, выдвинула вперед. — Это граф Клайвдон, и вам следует отнестись к нему с почтением. У дворецкого отвисла нижняя челюсть, он несколько раз моргнул, прежде чем произнести: — По моим понятиям, мистрис, граф Клайвдон мертв. — Что?! — воскликнула няня Хопкинс. — Я совсем не умер! — воскликнул Саймон со всем справедливым возмущением, на которое способен одиннадцатилетний мальчик. Дворецкий еще внимательнее вгляделся в него и, видимо, признав во внешности кое-какие черты его отца, без дальнейших колебаний отворил пошире дверь и пригласил войти. — П-почему вы подумали, что я м-мертв? — спросил Саймон, мысленно ругая себя за то, что не может сдержать заикание, но объяснил себе это тем, что очень разозлился. — Я ничего не могу вам ответить, — сказал дворецкий. — Не моего ума это дело. — Конечно, — сердито проговорила няня, — ваше дело сказать мальчику такие страшные слова, а отвечают пусть другие. Дворецкий задумался ненадолго и потом произнес: — Его светлость не упоминал о нем все эти годы. Последнее, что я слышал, были слова: «У меня не стало сына». И вид у его светлости был такой печальный, что никто больше ни о чем не спрашивал. Мы, то есть слуги, посчитали, что ребенок преставился. Саймон почувствовал, как в горле что-то бурлит и рвется наружу. — Разве герцог ходил в трауре? — не успокаивалась няня. — Нет? Как же вы могли подумать, что ребенка нет в живых, если отец не надевал траурную одежду? Дворецкий пожал плечами. — Его светлость часто носит черное. Почем мне знать? — Все это просто ужасно! — заключила няня. — Я требую, слышите, немедленно доложите его светлости, что мы здесь! Саймон не говорил ничего. Он пытался успокоиться, чтобы суметь разговаривать с отцом, не так сильно заикаясь. Дворецкий наклонил голову и негромко сказал: — Герцог наверху. Я тотчас сообщу ему о вашем приезде. В ожидании герцога няня ходила взад-вперед, бормоча про себя слова, с которыми хотела бы обратиться к хозяину. И все они были на редкость резкими, чтобы не сказать грубыми. Саймон оставался посреди холла, руки были прижаты к телу, он тщетно старался упорядочить дыхание. «Я должен… я должен говорить нормально, — билось у него в мозгу. — Я могу сделать это!» Няня поняла его усилия и, подбежав, опустилась на колени, взяла его руки в свои. — Успокойся, мой мальчик, — говорила она. — Дыши глубже… Так… И произноси в уме каждое слово, перед тем как выговорить. Если ты будешь следить… — Вижу, по-прежнему нянчитесь с ним? — услышали они властный голос. Няня Хопкинс поднялась с колен, повернулась к говорившему. Она напрасно искала какие-то уважительные слова, чтобы приветствовать герцога, — они не шли на ум. Равно как и все остальные слова и фразы. Всмотревшись в лицо хозяина, она увидела в нем сходство с сыном, и ее гнев запылал с новой силой. Да, они очень похожи, но это не означает, что герцога можно назвать отцом мальчика. Какой он ему отец! — Вы… вы, сэр, — вырвалось у нее, — вызываете только презрение! — А вы убирайтесь, мадам! — крикнул ей хозяин. — Никто не смеет разговаривать с герцогом Гастингсом в таком тоне. — Даже король? — раздался голосок Саймона. Герцог резко повернулся к нему, не обратив сначала внимания на то, что эти слова его сын произнес совершенно отчетливо. — Ты… — понизив тон, сказал он. — Ты подрос… Саймон молча кивнул. Он не осмеливался произнести еще что-нибудь, опасаясь, что следующая фраза не будет такой удачной, как первая, очень короткая. С ним уже бывало, что он мог целый день говорить без всякого затруднения, но только когда находился в спокойном состоянии, не как сейчас… Под взглядом отца он ощущал себя беспомощным, никому не нужным, брошенным ребенком. Дебилом. Его язык — он чувствовал это — мешал, стал огромным, сухим и напряженным. Герцог улыбнулся. Улыбка была злорадной, жестокой. Или мальчику показалось? — Ну, что ты хотел еще сказать? — произнес отец. — А? Говори, если можешь! — Все хорошо, Саймон, — прошептала няня, бросая уничтожающий взгляд на герцога. — Все в порядке. Ты можешь говорить хорошо, дитя мое. Ласковые слова, как ни странно, сделали только хуже: Саймон пришел сюда говорить с отцом как взрослый со взрослым, а няня обращается с ним, словно с малым ребенком. — Я жду, — повторил герцог. — Ты проглотил язык? Все мышцы у Саймона так напряглись, что тело задрожало. Отец и сын продолжали смотреть друг на друга, и время казалось мальчику вечностью, пока в нее снова не вторглись слова герцога. — Ты самое большое мое несчастье, — прошипел он. — Не знаю, в чем моя вина, и, надеюсь, Бог простит мне, если я больше никогда тебя не увижу… — Ваша светлость! — в ужасе воскликнула няня. — Вы это говорите ребенку?! — Прочь с моих глаз! — крикнул он. — Можете оставаться на службе, пока будете держать его подальше от меня. — С этими словами он направился к двери. — Постойте! Он медленно повернулся на голос Саймона. — Что ты хочешь сказать? Я слушаю. Саймон сделал три глубоких вдоха через нос. Его рот оставался скованным от гнева и страха. Он попытался сосредоточиться, попробовал провести языком по небу, вспомнить все, что нужно делать, чтобы говорить без запинки. Наконец, когда герцог снова пошел к двери, мальчик произнес: — Я ваш сын. Няня Хопкинс не сдержала вздоха облегчения, и что-то похожее на гордость мелькнуло в глазах герцога. Скорее, не гордость, а легкое удовлетворение, но Саймон уловил это и воспрянул духом. — Я ваш сын, — повторил он немного громче. — И я н-не… я н-н-не… В горле у него что-то сомкнулось. Он в ужасе замолчал. «Я должен, должен говорить», — стучало у него в ушах. Но язык заполнил весь рот, горло сдавило. Глаза отца сузились, в них было… — Я н-н-е… — Отправляйся обратно, — негромко сказал герцог. — Здесь тебе не место. Слова эти пронзили все существо мальчика, боль охватила его тело, и это вылилось в гнев, в ненависть. В эти минуты он дал себе клятву. Он поклялся, что если не может быть таким сыном, каким хочет его видеть этот человек, то и он, Саймон, никогда больше не назовет его отцом. Никогда… |