Книга Обрекающие на жизнь, страница 48 – Анастасия Парфенова

Так что ограничилась только вопросительным, бесконечно раздражённым взглядом.

— Регент! Вам так не терпится попасть в гарем какого-нибудь напыщенного демонского царька?

Ах… Ты…

Я размахнулась, но наученный долгим опытом Зимний успел перехватить руку и без труда отвёл её в сторону. С виду Атакующий может казаться эфирным и изящным, но хватка у него, как у свалившегося вам на голову айсберга. Холодная и очень, очень твёрдая.

— Пустите, — тихо и злобно сказала я.

На прямой приказ своей Хранительницы лидер Атакующих не обратил ни малейшего внимания. Типично.

— Либо вы позволяете нам принять элементарные меры безопасности, либо берёте назад свои слова о том, что вас недостаточно хорошо охраняют, Тея-эль!

Я зашипела.

И внутренне скривилась, предвидя, как буду натыкаться на увешанных оружием мальчиков, рыскающих вокруг со свирепым выражением на хищных лицах. Зимний, на лице которого отражалось ну прямо-таки безграничное (и очень оскорбительное) терпение к моей глупости, набрал воздуха для следующей тирады:

— Хранительница…

Перебила недовольно-согласным взмахом ушей. Выдернула руку. И в тот момент когда враг расслабился, смакуя маленькую победу, спросила:

— Быть может, древнейший, вам что-нибудь говорит имя Ийнэль?

Лидер Атакующих, при том что его самоконтроль был, без всяких сомнений, безупречен, редко когда утруждал себя необходимостью применять его. Эль-ин вообще думают и чувствуют с полнейшим равнодушием к тому, кто об этом знает и какие из этого сделает выводы. Благо выводы в девяноста случаев из ста оказываются неверными. Но сейчас древний не позволил себе даже лёгкого цветового смещения в ауре, которое обычно свидетельствует о том, что сенсорный раздражитель зарегистрирован мозгом. Ничего. Будто и не слышал.

И это меня испугало.

— Леди тор Дериул-Шеррн, будьте добры передать вашему консорту, что мне хотелось бы с ним поговорить. В любое удобное для лорда арр-Вуэйн время.

Вот теперь стало действительно страшно. И даже не потому, что древнейший только что фактически подтвердил связь Аррека с алчущим моей крови тёмным эльфом. Просто до сих пор всякий раз, когда Аррек и Зимний оказывались наедине, это заканчивалось бо-ольшой дракой. С тяжёлыми ранениями. Дуэли до смерти я запретила едва ли не первым своим указом, но как прикажете запретить пьяные потасовки?

Зимний посмотрел на меня и… как-то… Улыбнулся? Невероятно. Промелькни это выражение на чьём-то лице, оно выглядело бы как попытка успокоить.

Раз уж такое мерещиться начинает, надо срочно брать себя в руки.

— Как сегодняшний инцидент отразится на наших отношениях с Тёмными Дворами?

Министр иностранных дел на мгновение задумался.

— Да никак. Дальше портиться там уже нечему. И то ладно.

— Проконтролируйте оливулца по имени Ворон Ди-094-Джейсин. Мягко. Он, конечно, знает много того, что лучше забыть, но он мне нужен.

В фиалковых глазах вспыхнули и завертелись серебряные звёздочки, мои ноги обдало леденящим сквозняком. Не любил Зимний обходиться с оливулцами «мягко».

Бедняга. Но жизнь состоит из череды разочарований, не так ли? Это я не произнесла вслух, но была уверена, что мысль Зимний уловил.

— Да, регент. — И скрежетание зубов стало музыкой для моего измученного сердца.

— Кстати о воронах. И прочих пернатых. Что вы знаете о самодеятельности Тэмино тор Эошаан?

Неопределённый жест белоснежных ушей, прикрытых белоснежными же волосами. Больше, чем я. Кто бы сомневался.

— Оценка?

— Не мне стоять на пути Матери Обрекающих.

Читай: я пока одобряю её «самодеятельность».

— Точнее.

— Пусть продолжает. Но рекомендовано более пристальное изучение.

Хорошо. Я прикрыла глаза, пытаясь найти внутри себя что-нибудь из разряда предвидения. Совещания с Зимним, хотя львиная доля времени уходила на склоки и завуалированные (или не очень) оскорбления, всегда были очень продуктивны. Всё-таки древнейший — это всегда древнейший. А мерзавцами им всем положено быть по определению. Лидер Атакующих блестяще справлялся со своими обязанностями, коих я навалила на него без всякой меры. Он даже умудрялся как-то обуздывать свою ненависть к человечеству в целом, и оливулцам в частности, вполне убедительно играя «строгого, но справедливого» эльфийского лорда.

Но сейчас проблема была в другом. Зимний — отец Лейри. Беззаветно ей преданный. Или же откровенно ею манипулирующий, это как посмотреть. Суть в том, что он не мог не знать о моём путешествии к d’ha’meo’el-in. Его подробностях и его последствиях (по крайней мере в общих чертах). И будучи гораздо более сведущ в обычаях тёмных, не мог не предвидеть, что те попытаются наложить на меня лапу.

Я, конечно, не сомневалась, что и Лейруору и Зимний действуют на благо эль-ин… И Лейри понимает в этом благе больше, чем я…

Ледяная волна взмыла по ногам, заставляя кожу покрыться серебристой изморозью, накрыла с головой. Дыхание перехватило, в лёгкие впились тысячи миниатюрных иголочек — холодных, таких холодных. Глаза пришлось закрыть, спасая их от мороза. Зимний был в ярости.

Не буду в ответ швыряться энергией, не буду. И молниями, и огненными шарами, и заклинаниями. В конце концов, я уже взрослая, зрелая эль-ин, я переросла тот период, когда лучшим аргументом в споре кажется большая дубинка. Или очень большая дубинка.

И даже очень-очень большая дубинка.

Буду выше этого.

Но, Ауте, как же иногда хочется «унизиться»!

— Уймитесь, эль-лорд. Это меня полчаса назад чуть не утащили в Бездну прямо у вас из-под носа, а не наоборот. Имею право думать, что хочу.

Я осторожно открыла изменённые для более низких температур глаза. Зимний, казалось, стал выше и тоньше. Его глаза превратились в сумасшедший серебряно-фиалковьй водоворот, волосы разметались по плечам, раздуваемые невидимым (но холодным) ветром, крылья затопили всё помещение молочно-белой яростью. Да, мысль, не высказанная вслух, не является оскорблением, но не будь я Хранительницей, вызов на (запрещённую) дуэль был бы уже брошен.

А я продолжала всё так же спокойно, равнодушно его разглядывать — и постепенно ярость стала стихать. Древний измерил меня взглядом — презрительным, но подчёркнуто асексуальным. Он ещё не настолько сошёл с ума, чтобы бросать намёки с чувственным подтекстом при свидетелях.

Зимний был моей Роковой Ошибкой Молодости. В некотором роде. Двадцать лет назад у нас была ночь бурной любви, до сих пор отзывающаяся во мне яростью, смущением и ещё раз яростью. И не важно, что то была не совсем «я», не важно, что Зимний влип в историю не совсем добровольно. Смущение оставалось. Ярость — тем более.