Онлайн книга «Обрыв»
Она отрицательпо покачала головой. — Что же такое во мне: ты видишь, что я тебе не чужой, не по одному родству… — Это не дружба… — Ну, так любовь? — Мне ее не надо: я не разделяю ее… — Знаю — и вот я и хочу объяснить, как ты одна можешь сделать, чтоб ее не было и во мне! — Кажется, я все для этого сделала… Наоборот: ты не могла сделать лучше, если б хотела любви от меня. Ты гордо отголкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила себя тайнами и раздражила любопытство. Красота твоя, ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный в тебя до безумия! Я бы с наслаждением бросился в пучину страсти и отдался бы потоку: я искал этого, мечтал о страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да? Он сбоку заглядывал ей в лицо. — Ну, я боролся что было сил во мне, — ты сама видела, — хватался за всякое средство, чтобы переработать эту любовь в дружбу, но лишь пуще уверовал в невозможность дружбы к молодой, прекрасной женщине — и теперь только вижу два выхода из этого положения… Он остановился на минуту. — Один ты заперла мне: это взаимность, — продолжал он. — Страсть разрешается путем уступок, счастья, и обращается там, смотря по обстоятельствам, во что хочешь: в дружбу, пожалуй, в глубокую, святую, неизменную любовь — я ей не верю — но во что бы ни было, во всяком случае в удовлетворение, в покой… Ты отнимаешь у меня всякую надежду… на это счастье… да? Он опять подвинулся к ее лицу, глядя ей пытливо в глаза. Она утвердительно кивнула головой. — Да, всякую, — повторила она. — Ну… — сказал он, — чтоб вынуть боль безнадежности или убить совсем надежду, надо… — Сделать то, что я сказал сейчас, то есть признаться, что ты любишь, и сказать, от кого письмо на синей бумаге! это — второй выход… — А если я не сделаю ни того, ни другого? — спросила она гордо, обернувшись к нему от окна. — Пуще всего — без гордости, без пренебрежения! — с живостью прибавил он, — это все противоречия, которые только раздражают страсть, а я пришел к тебе с надеждой, что если ты не можешь разделить моей сумасшедшей мечты, так по крайней мере не откажешь мне в простом дружеском участии, даже поможешь мне. Но я с ужасом замечаю, что ты зла, Вера… — А вы эгоист, Борис Павлович! У вас вдруг родилась какая-то фантазия — и я должна делить ее, лечить, облегчать: да что мне за дело до вас, как вам до меня? Я требую у вас одного — покоя: я имею на него право, я свободна, как ветер, никому не принадлежу, никого не боюсь… — И я был свободен и горд еще недели две назад, — а вот теперь и не горд, и не свободен, и боюсь — тебя! Она с пренебрежением взглянула на него и слегка пожала плечами. — Погоди казнить меня этими взглядами: не случилось бы с тобой того же! — говорил он почти про себя. — Я не боюсь, не случится! — И дети тоже не боятся, и на угрозы няньки «волком» храбро лепечут: «А я его убью!» И ты, как дитя, храбра, и, как дитя же, будешь беспомощна, когда придет твой час… — Никого не боюсь, — повторила она, — и этого вашего волка — страсти, тоже! Не стращайте напрасно: вы напустили на себя, и мне даже вас не жаль! — Ты злая! А если б я сделался болен горячкой? Бабушка и Марфенька пришли бы ко мне, ходили бы за мной, старались бы облегчить. Ужели бы ты осталась равнодушной и не заглянула бы ко мне, не спросила бы… — Это другое дело: больной… — А я разве здоров? разве я не болен, и болен еще тобой!.. — Виновата ли я в этом? — Ты тоже бы не виновата была, если б меня прохватил холодный ветер на Волге и я бы слег в горячке! — Там есть средства, лекарства… — И тут есть, я тебе указываю одно, верное. Я не шучу: только безнадежность может задушить зародыш страсти. — Разве я не отнимаю у вас всякую надежду? Я вас никогда не буду любить, я вам сказала! — Может быть, но дело в том, что я не верю тебе: или если и поверю, так на один день, а там опять родятся надежды. Страсть умрет, когда самый предмет ее умрет, то есть перестанет раздражать… — Не могу же я принести вам этой «жертвы», брат: умереть! — И не надо! Ты скажи, любишь ли ты и от кого письмо: это будет все равно, что ты умерла для меня. Он говорил горячо и серьезно. Она задумалась и боролась, по-видимому, с собой, оборачиваясь к окну и обратно от окна к нему. — Хорошо… — сказала она, понижая голос, и медлила. — Я… люблю… другого… — Кого? — вдруг вскрикнул он, вскочив со стула. — Что же вы испугались? Вы сами этого хотели; успокойтесь и уезжайте: теперь вы знаете. — Кого? — повторил он, не слушая ее. — Что за дело до имени! — Имя, имя. Кто писал письмо. — говорил он с дрожью в голосе. — Никто! Я выдумала, я никого не люблю, письмо от попадьи! — равнодушно сказала она, глядя на него, как он в волнении глядел на нее воспаленными глазами, и ее глаза мало-помалу теряли свой темный бархатный отлив, светлели и, наконец стали прозрачны. Из них пропала мысль, все, что в ней происходило, и прочесть в них было нечего. — Говори, ради бога, не оставляй меня на этом обрыве: правду, одну правду — и я выкарабкаюсь, малейшая ложь — и я упаду! — Послушайте, брат: не играете ли вы со мной в какую-то тонкую игру? — Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане. Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я шел, чтоб сказать тебе это… — Вы не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла рот, сказала, что люблю — чтоб испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили к допросу. Вы, развитой ум, homme blase [133] , grand coeur, рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что? — Ничего! — сказал он покойным голосом. Она глядела на него с удивлением: в самом деле — ничего. — Ты видишь действие доверия, — продолжал он, — я покоен, во мне все молчит, надежды все, как мухи, умирают… — Ну, положим, я… люблю, — понизив еще голос, начала она. — Возьми свое положим назад: под ним кроется сомнение, а под сомнением опять надежда. |