Онлайн книга «Обрыв»
— Там ничего нет, — монотонно сказала она. — Есть, есть, и мне тяжело, что я не выиграл даже этого доверия. Вы боитесь, что я не сумею обойтись с вашей тайной. Мне больно, что вас пугает и стыдит мой взгляд… кузина, кузина! А ведь это мое дело, мои заслуга, ведь я виноват… что вывел вас из темноты и слепоты, что этот Милари… Она слушала довольно спокойно, но при последнем слове быстро встала. — Если вы, cousin, дорожите немного моей дружбой, — заговорила она, и голос у ней даже немного изменился, как будто дрожал, — и если вам что-нибудь значит быть здесь… видеть меня… то… не произносите имени! «Да, это правда, я попал: она любит его!» — решил Райский,. и ему стало уже легче, боль замирала от безнадежности, оттого, что вопрос был решен и тайна объяснилась. Он уже стал смотреть на Софью, на Милэри, даже на самого себя со стороны, объективно. — Не бойтесь, кузина, ради бога, не бойтесь, — говорил он. — Хороша дружба! Бояться, как шпиона, стыдиться… — Мне бояться и стыдиться некого и нечего! — Как нечего, а света, а их! — указал он на портреты предков. — Вон как они вытаращили глаза! Но разве я — они? Разве я — свет? — И правду сказать, есть чего бояться предков! — заметила совершенно свободно и покойно Софья, — если только они слышат и видят вас! Чего не было сегодня! И упреки, и declaration [55] , и ревность… Я думала, что это возможно только на сцене… Ах, cousin, с веселым вздохом заключила она, впадая в свой слегка насмешливый и покойный тон. В самом деле, ей нечего было ужасаться и стыдиться: граф Милари был у ней раз шесть, всегда при других, пел, слушал ее игру, и разговор никогда не выходил из пределов обыкновенной учтивости, едва заметного благоухания тонкой и покорной лести. Другая бы сама бойко произносила имя красавца Милари, тщеславилась бы его вниманием, немного бы пококетничала с ним, а Софья запретила даже называть его имя и не знала, как зажать рот Райскому, когда он так невпопад догадался о «тайне». Никакой тайны нет, и если она приняла эту догадку неравнодушно, так, вероятно, затем, чтоб истребить и в нем даже тень подозрения. Она влюблепа — какая нелепость, боже сохрани! Этому никто и не поверит. Она, по-прежнему, смело подняла голову и покойно глядела на него. — Прощайте, кузина! — сказал он вяло. — Разве вы не у нас сегодня? — отвечала она ласково.Когда вы едете? «Лесть, хитрость: золотит пилюлю!» — думал Райский. — Зачем я вам? — отвечал он вопросом. — Вижу, что дружба моя для вас — ничто! — сказала она. — Ах, неправда, кузина! Какая дружба: вы боитесь меня! — Слава богу, мне еще нечего бояться. — Еще нечего? А если будет что-нибудь, удостоите ли вы меня вашего доверия? — Но вы говорите, что это оскорбительно: после этого и боялась бы… — Не бойтесь! Я сказал, что надежды могли бы разыграться от взаимности, а ее ведь… нет? — робко спросил он и пытливо взглянул на нее, чувствуя, что, при всей безнадежности, надежда еще не совсем испарилась из него, и тут же мысленно назвал себя дураком. Она медленно и отрицательно покачала головой. — И… быть не может? — все еще пытливо спрашивал он. Она засмеялась. — Вы неисправимы, cousin, — сказала она. — Всякую другую вы поневоле заставите кокетничать с вами. Но я не хочу и прямо скажу вам: нет. — Следовательно, вам и бояться нечего ввериться мне!в унынием договорил он. — Parole d'honneur [56] , мне нечего вверять — Ах, есть, кузина! — Что же такое хотите вы, чтоб я вверила вам, dites positivement [57] . — Хорошо: скажите, чувствуете ли вы какую-нибудь перемену с тех пор, как этот Милари… Она сделала движение, и лицо опять менялось у нее из дружеского на принужденное и холодное. — Нет, нет, pardon — я не назову его… с тех пор, хочу я сказать, как он появился, стал ездить в дом… — Послушайте, coisin… — начала она и остановилась на минуту, затрудняясь, по-видимому, продолжать, — положим, если б… enfin si c'etait vгаi [58] — это быть не может, — скороговоркой, будто в скобках, прибавила она, — но что… вам… за дело после того; как… Он вспыхнул: — Что за дело! — вдруг горячо перебил он, делая большие глаза. — Что за дело, кузина? Вы снизойдете до какого нибудь parvenu, до какого-то Милари, итальянца, вы, Пахотина, блеск, гордость, перл нашего общества! Вы… вы! — с изумлением, почти с ужасом повторял он. А она с изумлением смотрела на него, как он весь внезапно вспыхнул, какие яростные взгляды метал на нее. — Но он, во-первых, граф… а не parvenue [59] … — сказала она. — Купленный или украденный титул! — возражал он в пылу. — Это один из тех пройдох, что, по словам Лермонтова, приезжают сюда «на ловлю счастья и чинов», втираются в большие дома, ищут протекции женщин, протираются в службу и потом делаются гран-сеньорами. Берегитесь, кузина, мой долг оберечь вас! Я вам родственник! Все это он говорил чуть не с пеной у рта. — Никто ничего подобного не заметил за ним! — с возрастающим изумлением говорила она, — и если папа и mes tantes [60] принимают его… — Папа и mes tantes! — с пренебрежением повторил он, — много знают они: послушайте их! — Кого же слушать: вас? — Она улыбнулась. — Да, кузина, и я вам говорю: остерегайтесь! Это опасные выходцы: может быть, под этой интересной бледностью, мягкими кошачьими манерами кроется бесстыдство, алчность и бог знает что! Он компрометирует вас… — Но он везде принят, он очень скромен, деликатен, прекрасно воспитан… — Все это вы видите в своем воображении, кузина,поверьте! — Но вы его не знаете, cousin! — возражала она с полуулыбкой, начиная наслаждаться его внезапной раздражительностью. — Довольно мне одной минуты было, чтоб разглядеть, что это один из тех chevaliers industrie [61] , которые сотнями бегут с голода из Италии, чтобы поживиться. — Он артист, — защищала она, — и если он не на сцене, так лютому, что он граф и богат… c'est un homme distingue [62] . |