Книга Фонарщик, страница 28 – Энтони О'Нил

— Может быть, — согласился Макнайт. — Но это не меняет вечного закона. С весьма незначительными отклонениями процент голодающих бродячих собак в любом городе всегда один и тот же.

Канэван не сдавался:

— Хоть Бог и подает всем птахам в мире, думаю, у меня остается некий шанс подбросить что-нибудь бродячим собакам Эдинбурга.

Макнайт хмыкнул.

— Неплохо сказано, — сказал он, с явным удовольствием признавая свое поражение, и ткнул тростью куда-то в сторону: — У вас найдется время прогуляться?

— Думаю, да, — согласился Канэван, умолчав, что теперь у него найдется время практически на все. — А куда?

— Назовите это обходом мест, где дорога и беседа ведут к таинственной цели.

— Надеюсь, я не пожалею.

— Глупости, — сказал Макнайт. — Вы рождены для этого.

Они прошли мимо лесов собора и фундамента часовни, и профессор без лишних слов заговорил о том, что его волновало:

— Вы, конечно, слышали о резне на вокзале Уэверли?

— Трудно было не услышать, — мрачно признал Канэван. — Что вам известно об убитом?

— Очень немного, — признался Макнайт. — Он не издавался, и в изданных трудах о нем ничего нет.

— То, что мне о нем известно, не порадовало бы его, будь оно хоть трижды издано.

— Подробности?

— Кое-что случайно узнал.

Проведя большую часть вчерашнего дня в сомнительном раю Хэпиленда, Канэван действительно стал свидетелем разговоров об этом человеке, которым внимал со странным чувством долга.

— Продолжайте.

— Что ж… — Канэван пожал плечами. — Убитый был хорошо известен множеству падших дам.

— Что и требовалось доказать.

— Продавец пикантных рисунков. Недавно был замешан в скандале с диорамой в «Альберт-холле» — это огромные картины, изображающие военные события в Афганистане и Кении. Поставил несколько представлений с какими-то французскими чревовещателями. Жил в Эдинбурге, но много ездил по стране, бывал у других берегов.

— А раньше чем занимался? — спросил Макнайт. — До смерти полковника Маннока, например?

— По-моему, какое-то время жил в Лондоне. На известной стадии служил в армии. Любил демонстрировать дамам свои шрамы. Особенно заметный шрам под глазом.

— Служил в полку Маннока?

— Кажется, нет, но о каком-то периоде своей жизни он, судя по всему, не особенно распространялся. Что-то там с ашанти, он любил хвастаться временем, проведенным на Золотом Берегу. Но все говорят, Эйнсли был известным лгуном, так что это может быть враньем. Отсюда, я полагаю, и послание «Ce Grand Trompeur». Вы слышали об этом?

— Газеты писали.

— И что это значит? Может, как-то связано с его регулярными поездками во Францию?

Макнайт почему-то решил не отвечать.

— Посмотрите на эти дома, — сказал он, остановившись на углу улицы Мэнор и обводя концом трости ансамбль роскошных особняков Коутс-кресит. — Знаете, в числе первых обитателей Нового города был Дэвид Юм. Великий эмпирик в этом маленьком царстве разума и деловитости. Бесконечно гармоничные дома, абсолютно правильные скверы, восхитительно симметричные улицы. Все измерено, пригнано, разбито на участки и однообразно. Триумф серого камня над возмутительным беспорядком природы и всем тем, что неподвластно человеку.

Канэван с восхищением смотрел на залитую солнцем улицу.

— Похоже, вы считаете это святотатством, — сказал он, — а вот другие в самом желании быть ясным и четким видят Бога.

— Слово «святотатство» не отражает принцип Нового города. Это понятие применимо к самому человеку, если Господь отодвинут на задний план.

— Я говорю с Томасом Макнайтом — атеистом? — недоуменно спросил Канэван.

Профессор улыбнулся.

— Сюда, — сказал он, снова указывая тростью, и они пересекли пустынную Майтленд-стрит. — И в прошлое, сквозь туман времени.

Они шли из современного Эдинбурга в темное средневековое сердце города, и Канэван встревожился. В Старом городе им не миновать голодных собак. Они подойдут к нему с мольбой в глазах, и его вывернет наизнанку от боли, что он не в состоянии им помочь. Он засунул руки в карманы.

— Есть некая девушка — так? — которая утверждает, что во всех подробностях видела преступления во сне, — начал Макнайт.

Канэван кивнул, удивившись, что профессор слышал о ней, ибо в газетах об этом не было ни слова.

— Так говорят.

— Что вы о ней слышали?

— Она живет в самом конце Кэндлмейкер-рау, в крошечной комнатушке с тонкими, как бумага, стенами. — Канэван мог бы еще добавить, что она соседствует с самодеятельным борделем, обитательницы которого никак не могли решить, живут они рядом с ангелом или с сумасшедшей. — Обыкновенная женщина, живет одна. Мне говорили, правда, в ней есть что-то странное. Она, — прибавил он, — из Ирландии. Во всяком случае, утверждает, что оттуда.

— А вокруг так много обманщиков, — иронически сказал Макнайт, прежде чем двинуться дальше. — Вы ей верите?

— Я никогда ее не видел и не имею оснований сомневаться в истинности ее утверждений.

— Тогда как вы можете объяснить эти способности?

— Не думал об этом. Может быть, просто совпадение. А что, вы действительно считаете, это имеет какое-то значение?

Макнайт слова стал странно-загадочным.

— Знаете, — сказал он, — некоторые африканские племена верят, что во сне душа выходит из тела и спящий несет прямую ответственность за все совершаемые действия.

Канэван не вполне понял, но не замедлил принять вызов.

— А вот Церковь решила, что человек не отвечает за действия, совершаемые им во сне.

— О да, — притворно согласился Макнайт, когда они свернули на Кингс-Стейбл-роуд и пошли мимо Замка. — Церковь веками укрепляла оборону против всякого рода пагубных мыслей и до сих пор чувствует свою уязвимость во сне. Отсюда мнение, в том числе Августина и Иеремии, что сны от Сатаны.

— Во сне, — согласился Канэван, — святые становились жертвами омерзительных желаний. Следовательно, называть сны делом дьявола — вполне невинная реакция, ошибка.

Макнайт хмыкнул.

— О, я не говорил, что это ошибка. Истина заключается в том, что чаще всего враг нападает на нас во сне. Насилие, распри, неуправляемые желания, утрата разума и всякой логики — в снах, как на витрине, высвечиваются бессознательные страхи и желания, и разве мы можем утверждать, что сны возникают не в результате действия какой-то злобной силы. Genius aliquis malugnus [18] из сновидений Декарта, например. Дьявол в каждом из нас.