Онлайн книга «Ашборнский пастор»
|
Да и было бы странно видеть, как автор «Марино Фальеро» уснет вечным сном между Генрихом VIII и Гарриком. В двенадцать часов дня похоронный кортеж, покинув Лондон, направился к Ноттингему; никогда еще даже королевский кортеж не собирал на своем пути такие толпы. Полковник Ли, зять Байрона, возглавлял траурную процессию. В шести каретах, следовавших на ними, находились самые знаменитые представители английской оппозиции: господа Хобхауз, Дуглас Киннэрд, сэр Фрэнсис Бердетт и О'Мира, врач, лечивший Наполеона на острове Святой Елены. Затем в собственных экипажах ехали герцог Сассекский, брат короля, маркиз Ленсдаун, граф Грей, лорд Холланд. Процессию замыкали два греческих посланника. Греки отправили тело Байрона в Англию, но его сердце оставили в своей стране. К тому же они заявили, что дочь поэта Ада становится приемной дочерью Греции. Похоронному кортежу потребовалось пять дней, чтобы из Лондона доехать до маленькой хакналльской церкви, где и были отданы последние почести останкам прославленного поэта. Его тело опустили в склеп, где уже покоились его предки и его мать. Своего рода ризничий, сумевший понять мою речь лишь в результате моих неимоверных усилий, провел меня в святилище и показал мне беломраморную доску, на которой была выгравирована следующая надпись: Ниже, в подземелье, Где погребены несколько его предков и его мать, Покоится прах ДЖОРДЖА ГОРДОНА НОЭЛЯ БАЙРОНА, ЛОРДА БАЙРОНА ИЗ РОЧДЕЙЛА В графстве Ланкашир, Автора «Странствий Чайльд Гарольда». Он родился в Лондоне 22 января 1785 года; Он умер в Миссолунгах, В Западной Греции, 19 апреля 1824 года, Присоединившись к великому делу, Чьей целью было возвратить Греции Ее античную свободу и ее былую славу. * * * Его сестра, Достойная Августа Мария Ли Установила эту доску, посвященную его памяти. Только у входа в парк я узнал, что Байрон был погребен в хакналльской церкви, а не в склепах старинного Ньюстедского монастыря. Я поспешил в церковь. Но, когда это паломничество было совершено, не было еще одиннадцати утра, и я возвратился в замок. Замок, описанный поэтом, располагался посреди долины с ее тенистыми холмами, руинами аббатства и озером, на берегу которого, по словам Томаса Мура, можно было найти могилу бедного Ботсвена. Было вполне естественно, чтобы я, списав эпитафию поэту, списал затем эпитафию тому, кого Байрон называл своим лучшим другом. Я издали узнал надгробный памятник. Около него, опершись на камень, сидела молодая женщина; двое детей в десяти шагах от нее играли в высокой траве. Она трудилась над каким-то шитьем, время от времени поднимая глаза, чтобы следить за детьми и не дать им подойти слишком близко к озеру. Ее муж неспешно прогуливался с книгой в руке. Женщина выглядела года на двадцать четыре, ее муж — лет на тридцать, а дети — на пять-шесть; старшим из них был мальчик, младшей — девочка. Молодая мать была одета во все белое; голову ее украшала широкополая соломенная шляпка, какие носят в кантоне Во; две необычайно густые светлые пряди волос, завитых в букли, ниспадали по обеим сторонам ее головы. Я назвал бы ее скорее изящной, нежели красивой, и в ее изяществе, как это свойственно англичанкам, было нечто от изящества растений и цветов. Я подошел к ней и, поскольку она заслоняла собой надпись, как можно более любезно попросил ее позволить мне прочесть эпитафию Ботсвену. Но тут я увидел, что она ни слова не понимает по-французски. Я же, хотя и читаю довольно бегло по-английски, никогда не мог произнести ни одной фразы, понятной для британских ушей. В этом отношении я сознавал всю свою беспомощность; поэтому я не решился произнести те три-четыре слова, которые, будь они написаны, несомненно смогли бы передать мою мысль, но, будучи произнесены, не имели бы никакого смысла для моей собеседницы. Улыбаясь, она жестом попросила меня набраться терпения и окликнула мальчика, прибежавшего на дважды произнесенное имя Джордж. Опиравшаяся на руки и ноги девочка смотрела, как удаляется от нее ее брат. Молодая женщина сказала мальчику несколько слов, и он повернулся в мою сторону, устремил на меня свои огромные голубые глаза, приподнялся на цыпочках, чтобы разглядеть меня получше, и спросил на превосходном французском: — Сударь, матушка желала бы знать, чего вы хотите? — Чего я хочу? Сначала, чудное мое дитя, я хотел бы тебя поцеловать, если твоя матушка это позволит. — О да! — откликнулся он. И он протянул мне обе руки. Я поднял его и поцеловал в обе милые полные розовые щечки. Мать улыбалась, глядя на нас. Мать всегда улыбается, когда целуют ее дитя. — А чего еще вы хотите? — спросил меня маленький Джордж, когда я опустил его на землю. — Мне хотелось бы, чудное мое дитя, списать несколько строк, выгравированных на этом камне. — А, эпитафию Ботсвену? — Вы знаете о Ботсвене? — удивился я. — Собака Байрона… да, я о ней знаю. Затем, повернувшись к матери, он перевел ей мою просьбу на английский. Молодая женщина улыбнулась, встала, поцеловала мальчика и направилась напрямик через лужайку к мужу. — Я вынудил уйти твою маму, мой дружок? — спросил я мальчика. — О нет, — возразил ребенок, — она пошла за папой. Тем временем девочка встала на ноги и, семеня, подошла к нам. — Джордж, — произнесла она по-французски ничуть не хуже брата, — почему это ты оставляешь меня одну? Разве ты меня больше не любишь? — Что ты, Ада, я по-прежнему тебя люблю, но меня позвала мама. — А чего хочет этот дядя? — Ты же видишь, — объяснил мальчик, — он хочет списать эпитафию бедному Ботсвену. — А-а!.. — протянула девочка. — Но зачем это ему? — Ей-Богу, не знаю… Быть может, чтобы вставить в книгу. Девочка взглянула на меня с любопытством. Списывая эпитафию славному ньюфаундленду, я следил за детьми, ничего не упуская из их разговора. Дописав последнее слово, я поднял голову и увидел рядом со мной женщину и ее мужа в окружении их детей. |