Онлайн книга «Дочь маркиза»
|
— И вы считаете, что Шекспир плохо говорит языком любви? — О, напротив, сударь, его язык кажется мне столь правдивым, что, когда я читаю авторов, творивших после него, их произведения кажутся мне напыщенными, хотя, наверно, я к ним несправедлива. Тальма изумленно смотрел на меня. — И что же? — спросила я его. — Я очень удивлен, видя такую трезвость суждений у молодой девушки ваших лет; если бы это не было слишком нескромно, я спросил бы вас: вы знаете, что такое любовь? — Я отвечу вам: я знаю, что такое страдание. — Помните ли вы на память что-нибудь из Шекспира? — Я знаю целые куски из «Гамлета», «Отелло» и «Ромео и Джульетты». — Вы можете прочесть мне по-английски что-нибудь из «Ромео»? — А вы понимаете по-английски? — Прежде чем играть эту трагедию по-французски, я играл ее по-английски. — Я прочту вам монолог Джульетты, когда монах дает ей снотворное, чтобы она казалась мертвой. — Я слушаю, — сказал Тальма. Поначалу я слегка волновалась, но вскоре прекрасные стихи заставили меня обо всем забыть и я не без вдохновения прочитала монолог: Прощайте! — Свидимся ль еще? Кто знает! Холодный страх по жилам пробегает И жизни теплоту в них леденит. - Верну их, чтоб утешили меня. - Кормилица! — Нет! Что ей делать здесь? Одна сыграть должна я эту сцену. Сюда, фиал! Что, если не подействует напиток? Ужель придется утром мне венчаться? Нет! Это помешает. Здесь лежи. А если яд монах мне дал коварно, Чтобы убить меня, боясь бесчестья, Когда б открылось, что меня с Ромео Уж обвенчал он раньше, чем с Парисом? Боюсь, что так… Но нет, не может быть: Известен он своей святою жизнью! Не допущу такой недоброй мысли. А если… если вдруг в моем гробу Очнусь я раньше, чем придет Ромео Освободить меня? Вот это — страшно! Тогда могу я задохнуться в склепе, В чью пасть не проникает чистый воздух, И до его прихода умереть! А коль жива останусь — лишь представить Ужасную картину: смерть и ночь, Могильный склеп, пугающее место, Приют, где сотни лет слагают кости Всех наших предков, где лежит Тибальт И в саване гниет, где, говорят, В известный час выходят привиденья… Что, если слишком рано я проснусь? О Боже мой! Воображаю живо: Кругом — ужасный смрад, глухие стоны, Похожие на стоны мандрагоры, Когда ее с корнями вырывают, - Тот звук ввергает смертного в безумье… Что, если я от ужаса проснувшись, Сойду с ума во тьме и буду дико Играть костями предков погребенных, И вырву я из савана Тибальта, И в исступленьи прадедовской костью, Как палицей, свой череп размозжу? Мой Бог! Тибальта призрак здесь — он ждет Ромео, поразившего его Своим мечом… Стой, стой, Тибальт! — Ромео, Иду к тебе! Пью это — за тебя! [11] Тальма слушал меня не перебивая. Когда я кончила, он не аплодировал, но протянул мне руку со словами: — Это просто чудесно, мадемуазель. Тут как раз вошли Тереза и Баррас. — Ах, гражданин Баррас, гражданка Тальен, — сказал он, — очень жаль, что вы не пришли чуть раньше. — А что, урок уже закончен? — спросила Тереза со смехом. — Да, закончен, — ответил Тальма. — Я получил хороший урок. Жаль, что вы не слышали, как мадемуазель читает стихи: мне не часто доводилось слышать такое прекрасное чтение. — Как, бедная Ева, — сказала Тереза с улыбкой, — быть может, в тебе пропадает великая трагическая актриса? — Мадемуазель — трагическая актриса, комическая актриса, поэт — все, для чего потребны возвышенное сердце и любящая душа. Но я сомневаюсь, что ей удастся найти во французском языке те чудесные естественные интонации, которые она нашла в английском. — Так ты говоришь по-английски? — спросила Тереза. — Говорит, и превосходно, — сказал Тальма. — Гражданин Баррас, вы просили меня прийти, чтобы дать совет этим дамам; мадемуазель не нужны мои уроки, не нужны мои советы; единственное, что я могу сказать ей: говорите то, что вы чувствуете, это всегда самое верное. Что до госпожи Тальен, то я попрошу ее прежде всего послушать, как читает ее подруга, а потом, если она не раздумает брать уроки, я в ее распоряжении. — Где и когда мы будем слушать мадемуазель? — спросила Тереза. — У меня дома, когда господин Тальма захочет. — Завтра вечером я не занят в спектакле, — сказал Тальма. — Вы, конечно, знаете, сцену на балконе? — Да. — Ну что ж, я повторю ее; я не настолько уверен в себе, чтобы сыграть ее с вами, не перечитав предварительно; не приглашайте много гостей: как вы знаете, мне не очень удаются роли героев-любовников. — Так значит, — сказал Баррас, — завтра мы все вместе ужинаем у мадемуазель? — Нет, — возразил Тальма, — когда я играю вечером, я обедаю в три часа и ужинаю уже после спектакля. — Ну что ж, в таком случае, мы будем все вместе ужинать у мадемуазель после спектакля. И он дал Тальма мой адрес. Любимый Жак, я, как могла, отдаляла ужасное признание, но я должна рассказать вам все; до завтра! Когда я приглашала гостей, приготовлениями к их приему занимался Баррас. Никто не умел так хорошо устраивать пышные празднества во дворцах и садах, куда приглашали пятьсот человек, никто не умел так замечательно устраивать маленькие праздники, где собиралось только пятнадцать или двадцать друзей, что, по-моему, гораздо труднее, ведь надо всем доставить удовольствие, а это не просто. Мою спальню отделяла от гостиной раздвижная перегородка; окно в глубине спальни вполне можно было принять за балконную дверь; это окно, изображавшее вход в мою спальню, было увито плющом, жимолостью и жасмином. |