Онлайн книга «Дочь маркиза»
|
Джульетта Три слова, мой Ромео, и тогда уж Простимся. Если искренне ты любишь И думаешь о браке — завтра утром Ты с посланной моею дай мне знать, Где и когда обряд свершить ты хочешь, - И я сложу всю жизнь к твоим ногам И за тобой пойду на край вселенной. Голос Кормилицы за сценой: «Синьора!» Сейчас иду! - Но если ты замыслил Дурное, то молю… Голос Кормилицы за сценой: «Синьора!» Иду, иду! - Тогда, молю, оставь свои исканья И предоставь меня моей тоске. Так завтра я пришлю. Ромео Души спасеньем… Джульетта Желаю доброй ночи сотню раз. Уходит. Ромео Ночь не добра без света милых глаз. Как школьники от книг, спешим мы к мшюй; Как в школу, от нее бредем уныло. Делает несколько шагов, чтобы уйти. Джульетта (Выходит снова на балкон.) Ромео, тсс… Ромео!.. Если бы мне Сокольничего голос, чтобы снова Мне сокола-красавца приманить! Неволя громко говорить не смеет, - Не то б я потрясла пещеру Эхо, И сделался б ее воздушный голос Слабее моего от повторенья Возлюбленного имени Ромео. Ромео Любимая опять меня зовет! Речь милой серебром звучит в ночи, Нежнейшею гармонией для слуха. Джульетта Ромео! Ромео Милая! Джульетта Когда мне завтра Прислать к тебе с утра? Ромео Пришли в девятом. Джульетта Пришлю я. Двадцать лет до той минуты! Забыла я, зачем тебя звала… Ромео Позволь остаться мне, пока не вспомнишь. Джульетта Не стану вспоминать, чтоб ты остался; Лишь буду помнить, как с тобой мне сладко. Ромео А я останусь, чтоб ты все забыла, И сам я все забуду, что не здесь. Джульетта Светает. Я б хотела, чтоб ушел ты Не дальше птицы, что порой шалуны На ниточке спускает полетать, Как пленницу, закованную в цепи, И вновь к себе за шелковинку тянет, Ее к свободе от любви ревнуя. Ромео Хотел бы я твоею птицей быть. Джульетта И я, мой милый, этого б хотела; Но заласкала б до смерти тебя. Прости, прости. Прощанье в час разлуки Несет с собою столько сладкой муки, Что до утра могла б прощаться я. Ромео Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу. О, будь я сном и миром, чтобы тут Найти подобный сладостный приют. [12] На этих словах занавес задернули, и сразу раздались аплодисменты и крики: «Джульетта и Ромео!» Нас снова и снова вызывали на «сцену», как знаменитых актеров: публика хотела еще раз взглянуть на тех, кто сумел так глубоко ее растрогать. Я была в упоении; я была уже не Ева, не мадемуазель де Шазле, я была Джульетта; стихи Шекспира, торжество любви — от всего этого у меня кружилась голова. Все мужчины спешили поцеловать мне руку, все женщины спешили меня обнять. Но тут двери распахнулись, и дворецкий объявил: — Кушать подано! Я оперлась на руку Тальма — это была самая скромная дань признательности великому артисту за единственное мгновение совершенного счастья, которое я испытала с тех пор, как потеряла тебя, и мы прошли в столовую. Справа от меня сидел Баррас, слева — Тальма. Баррас, который знал все симпатии и антипатии, рассадил гостей таким образом, что все остались довольны. Я никогда не слышала в обществе таких умных, таких чувствительных речей. Это был настоящий фейерверк истинно французского остроумия. Кроме того, надо сказать, что в ночной час, когда каждый забывает о дневных заботах, сердце бьется сильнее, воображение разыгрывается, слова льются свободнее, чем в дневные часы. Я не принимала никакого участия в этом словесном пиршестве и излиянии нежных чувств. Я снова погрузилась в себя; память моя, подобно певчей птице, услаждала меня музыкой похвал, столь лестных для моего тщеславия; поэтому я не сразу заметила, что внимание ко мне Барраса не укрылось от глаз присутствующих. Баррас также заметил это и подумал, что начинающиеся толки могут огорчить меня; когда все стали восхищаться изысканным угощением, он сказал: — Господа, вы должны знать нашу хозяйку; я хочу рассказать вам о необыкновенной жизни особы, которая подарила нам нынче такое наслаждение высоким искусством и вдобавок пожелала угостить таким превосходным ужином. Я даже не подозревала, что ему столько обо мне известно; это он узнал от г-жи Кабаррюс, которой я обо всем рассказала в тюрьме. Баррас был красноречивым оратором и прекрасным собеседником в гостиной. Он был непревзойденным рассказчиком: обаятельным, тактичным. Я была слегка уязвлена, заметив, что наши отношения выглядят слишком близкими, и хвалебные речи, лившиеся из уст Барраса, приятно освежали меня, словно мелкий летний дождик. Двадцать раз я закрывала лицо руками, чувствуя, как его заливает краска или слезы. Гости не знали о моем участии в событиях 9 термидора. Баррас был страшен, когда рассказывал, как отчаяние толкнуло меня добровольно сесть в повозку смертников. Он был восхитителен, когда рассказывал о моей первой встрече в кармелитском монастыре с Терезой и Жозефиной. Он был драматичен, когда повествовал о том, как я выполняла поручение Терезы и передавала кинжал Тальену. |