Онлайн книга «Женская война»
|
— У меня осталось платье того сборщика податей, которого мы, вы знаете… — Хорошо, очень хорошо, и у тебя, верно, его бумаги? — Лейтенант Фергюзон приказал мне беречь их, и я берег их пуще глаза. — Лейтенант Фергюзон — удивительный человек! Оденься сборщиком и захвати эти бумаги. Барраба вышел и через десять минут явился совершенно переодетым. Он увидел Ковиньяка тоже переодетого в черное платье и похожего как две капли воды на судейского. Оба они отправились к дому прокурора. Метр Рабоден жил на третьем этаже; квартира его состояла из кабинета, комнаты для писцов и передней. Вероятно, были и еще комнаты, но они не открывались для клиентов, и потому мы не говорим о них. Ковиньяк прошел переднюю, оставил Барраба в конторе, бросив внимательный взгляд на двух писцов, которые делали вид, что пишут, а между тем играли, и вошел в sanctum sanctorum [5] . Метр Рабоден сидел за столом, до того заваленным делами, что тонул в отношениях, копиях и приговорах. То был человек высокого роста, сухой и желтый, в черном узком платье. Услышав шум шагов Ковиньяка, он выпрямился, поднял голову, и она показалась из-за груды бумаг. Ковиньяк подумал, что встретил василиска (зверя, которого современные ученые считают сказочным), так как в маленьких глазах прокурора горел огонь скупости и жадности. — Сударь, — сказал Ковиньяк, — извините что я вошел к вам без доклада, но, — прибавил он, улыбаясь как можно приятнее, — это привилегия моей должности. — Привилегия вашей должности? — спросил Рабоден. — А что это за должность, позвольте узнать? — Я чиновник полиции его величества. — Чиновник полиции? — Имею эту честь. — Сударь, я вас не понимаю. — Сейчас изволите понять. Вы знаете господина Бискарро, не правда ли? — Разумеется, знаю; он мой клиент. — Что вы о нем думаете? — Что я думаю? — Да. — Думаю… думаю… думаю, что он хороший человек. — Так вы ошибаетесь, сударь. — Как ошибаюсь? — Ваш хороший человек — бунтовщик. — Как бунтовщик? — Да, сударь, преступник. Он воспользовался уединенным расположением своей гостиницы и давал приют заговорщикам. — Не может быть! — Он взялся извести короля, королеву и кардинала Мазарини, если они случайно остановятся в его гостинице. — Возможно ли! — Я арестовал его и отвез в либурнскую тюрьму, его обвиняют в оскорблении величества. — Сударь, вы поразили меня! — вскричал прокурор, опускаясь в кресло. — Но вот что еще хуже, — продолжал самозваный полицейский, — вы замешаны в это дело. — Я! — вскричал прокурор, и лицо его из желтого стало зеленоватым, как недозрелое яблоко. — Я замешан? Как так? — У вас, сударь, в руках сумма, которую подлый Бискарро предназначил на содержание армии бунтовщиков. — Правда, я получил для передачи ему… — Четыре тысячи ливров. Его пытали при помощи испанских башмаков, и, когда загнали восьмой клин, трус сознался, что деньги эти хранятся у вас. — Да, деньги точно у меня, но я получил их назад тому с час, не более. — Тем хуже, сударь, тем хуже! — Почему же? — Потому что я должен задержать вас. — Меня! — Разумеется: в обвинительном акте вы означены в числе сообщников. Прокурор совсем позеленел, как бутылочное стекло. — Если б вы не принимали этих денег, — продолжал Ковиньяк, — то было бы совсем другое дело, но вы приняли их, и, следовательно, они служат уликой, понимаете? — Но если я отдам их вам, если отдам их сейчас же, если заявлю, что не имею никаких отношений с подлецом Бискарро, если откажусь от знакомства с ним… — Все-таки вы останетесь в сильном подозрении. Однако безотлагательная выдача денег может быть… — Сию секунду отдам их, — отвечал прокурор. — Деньги тут, и в том самом мешке, в котором мне их принесли. Я только пересчитал их. — И все тут? — Извольте сами сосчитать, милостивый государь. — Это не мое дело, сударь, я не имею права дотрагиваться до денег его величества. Но со мною либурнский сборщик податей, он прикомандирован ко мне для принятия денег, которые злосчастный Бискарро хранил в разных местах, чтобы потом собрать, когда потребуется. — Правда, он меня очень просил переслать ему деньги тотчас по получении их. — Видите ли, он уже, наверное, знает, что принцесса Конде бежала из Шантийи и едет теперь в Бордо; он собирает все средства, чтобы самому стать вождем партии. — Мерзавец! — И вы ничего не знали? — Ничего, ничего! — Никто не предупреждал вас? — Никто! — Что вы мне говорите? — сказал Ковиньяк, указывая пальцем на письмо своего попутчика, которое лежало развернутое на столе между разными другими бумагами. — Вы сами доставляете мне доказательство противного. — Какое доказательство? — Прочтите письмо, черт возьми! Прокурор прочел дрожащим голосом: «Метр Рабоден! Посылаю Вам четыре тысячи ливров, которые по приговору суда обязан я заплатить метру Бискарро. Я подозреваю, что он намерен употребить их на дурное дело. Сделайте одолжение, снабдите сего посланного надлежащей форменной распиской». — Видите, тут говорится о преступных замыслах, — повторил Кавиньяк, — стало быть, слухи о преступных намерениях вашего клиента дошли даже сюда. — Я погиб! — сказал прокурор. — Не могу скрыть от вас, сударь, что мне даны самые строгие приказания, — сказал Ковиньяк. — Клянусь вам, что я невиновен! — Проклятие! Бискарро говорил то же самое до тех пор, пока его не принялись пытать, только при пятом клине он начал признаваться. — Говорю вам, сударь, что я готов вручить вам деньги, вот они, возьмите их! Они жгут мне руки! — Надобно действовать по правилам, — сказал Ковиньяк. — Я уже сказал, что мне не дано позволения получать деньги, следующие в королевскую казну. Он подошел к двери и прибавил: — Войдите сюда, господин сборщик податей, и выполняйте ваши обязанности. Барраба вошел. — Господин прокурор во всем признался, — продолжал Ковиньяк. |