Книга Волхв, страница 93 – Джон Фаулз

— Ну, и в ноябре они поставили «Лисистрату».

— Сперва объясните, почему вам не нравилось учить детей.

— А вам нравится?

— Нет. Хотя с тех пор, как познакомился с вами — нравится.

— Не мое это… призвание, что ли. Чересчур уж суровых правил надо придерживаться?

Я улыбнулся, кивнул:

— «Лисистрату».

— Вы, может, читали рецензия? Нет? Словом, режиссер, очень талантливый, по имени Тони Хилл, отдал нам, мне и Джун, главную роль. Я стояла на авансцене и декламировала текст, иногда по-гречески, а Джун изображала все жестами. Многие газеты… ну, откликнулись, на спектакль валила театральная публика. Не из-за нас, из-за постановки.

Порывшись в корзинке, отыскала пачку сигарет. Я дал ей прикурить, закурил сам, и она продолжала.

— На одном из последних представлений за кулисами возник какой-то тип и сказал, что он как театральный агент подрядился нас кое с кем познакомить. С кинопродюсером. — Я вскинул брови, она усмехнулась. — Ага. Имя клиента он хранил в такой тайне, что все казалось ясным и пошлым, и разговаривать не о чем. Но через два дня мы обе получаем по огромному букету и приглашению отобедать у Клариджа от человека, который подписался…

— Не трудитесь. Догадываюсь как.

Хмуро кивнула.

— Мы долго это обсуждали, а потом — из чистого любопытства — решили пойти. — Пауза. — Помню, он нас ошеломил. Мы-то ожидали увидеть какого-нибудь прощелыгу, с понтом из Голливуда. И вдруг… он производил впечатление честного дельца. Явно очень богат, деньги, как он сказал, вложены во множество европейских предприятий. Вручил нам визитную карточку, адрес швейцарский, но заявил, что живет большей частью во Франции и в Греции. Даже описал виллу и остров. До мельчайших подробностей. Все как на самом деле… я имею в виду, зрительно.

— А о прошлом своем рассказывал?

— Мы спросили, где он поднаторел в английском. Он ответил, что в молодости собирался стать врачом и изучал медицину в Лондоне. — Пожала плечами. — Я понимаю, что тогда он наплел кучу околесицы, но если сопоставить факты, о которых нам стало известно впоследствии — он все-таки, должно быть, провел юные годы в Англии. Может, и в средней школе учился — как-то принялся издеваться над британской системой пансионов. Ее он явно знал не понаслышке. — Потушила сигарету. — Уверена, что в какой-то момент он взбунтовался против власти денежного мешка. И против своего отца.

— Вы так и не выяснили…?

— При первой же встрече. Мы вежливо поинтересовались его родителями. Я точно помню, что он ответил. «Отец мой был ничтожнейшим из смертных. Миллионер с душой лавочника». Конец цитаты. Ничего существеннее мы из него так и не вытянули. Правда, раз признался, что родился он в Александрии — не отец, а сам Морис. Там процветающая греческая колония.

— Полная противоположность истории де Дюкана?

— У меня подозрение, что в этой истории рассказано об искусе, который Морис некогда претерпел. О том, как он мог бы распорядиться отцовским наследством.

— Я ее так и воспринял. Но вы не досказали про обед у Клариджа.

— Там все шло гладко, не подкопаешься. Он стремился произвести впечатление образованного космополита, а не просто миллионера. Спросил, что мы изучали в Кембридже — и это, естественно, позволило ему выказать собственную эрудицию. Затем — современный театр, который он, видимо, знает досконально. В курсе всех новейших европейских тенденций. Уверял, что финансирует экспериментальную труппу в Париже. — Перевела дыхание. — Как бы там ни было, высота его культурных запросов не подлежала сомнению. Причем до такой степени, что неясно было, чем мы-то ему можем сгодиться. Наконец Джун в своей обычной манере спросила об этом в лоб. После чего он объявил, что обладает контрольным пакетом акций некой ливанской киностудии. — Серые глаза распахнулись. — И тут. Без всякой подготовки. Совершенно неожиданно. — Помолчала.

— Предложил нам летом сняться в главных ролях в одном фильме.

— Но вы, должно быть…

— С нами чуть истерика не сделалась. Мы ведь ждали совсем иного предложения — того, что вычислили с самого начала. Но он сразу перешел к условиям. — На лице ее и сейчас читалось изумление. — Тысячу фунтов каждая получает после оформления контракта. Еще тысячу — по окончании съемок. Плюс по сто фунтов в месяц на личные расходы. Которых, как теперь ясно, почти не предвиделось.

— О господи. Вы хоть сколько-то получили?

— Задаток. И деньги на расходы… помните то письмо?

— Потупилась, словно боясь показаться меркантильной; разгладила ворс коврика. — Потому-то мы сюда и угодили, Николас. Дикость какая-то. Мы ж палец о палец не ударили, чтоб их заработать.

— И о чем был этот пресловутый фильм?

— Съемки должны были проходить тут, в Греции. Сейчас объясню. — Искательно заглянула мне в глаза. — Не считайте нас полными растяпами. Мы не завопили «Да!» в первый же день. Скорее наоборот. А он повел себя безупречно. Прямо отец родной. Конечно, ничего нельзя решать с наскока, нам нужно время, чтобы навести справки, посоветоваться с агентом — а на самом-то деле никакого агента у нас тогда не было.

— И дальше что?

— Нас отвезли домой — в наемном «роллсе» — обдумывать свое решение. В чердачную квартирку в Белсайз-парк, смекаете? Точно двух Золушек. Он был очень хитер, открыто на нас не давил. Мы с ним встретились еще дважды — или трижды. Он вывозил нас в свет. В театр. В оперу. Ни малейшей попытки уломать нас порознь. Я столько всего пропускаю. Но вы знаете, на что он способен, если хочет вас очаровать. Точно ему доподлинно известно, где в жизни белое, а где черное.

— А что думали на сей счет окружающие? Ваши друзья — и тот режиссер?

— Считали, что надо проявлять осторожность. Мы нашли себе агента. Он не слыхал ни о Морисе, ни о бейрутской студии. Но вскоре собрал о ней сведения. Она поставляет коммерческие ленты на арабский рынок. В Ирак и в Египет. Морис нам так и сказал. Объяснил, что они жаждут пробиться к европейскому зрителю. Ливанская студия согласилась финансировать картину затем лишь, чтоб уменьшить налоговые отчисления.

— Как она называется?

— Киностудия «Полим». — Она произнесла название по буквам. — Включена в список кинокомпаний, как его там. Биржевой реестр. Весьма уважаемая и вполне преуспевающая, как выяснил наш агент. И контракт, когда до него дошло дело, не вызвал подозрения.

— А Морис не мог подкупить агента?

Вздохнула.

— Нам это приходило в голову. Но, думаю, подкуп тут был ни к чему. Дело, видимо, в деньгах. Деньги лежали в банке, рукой подать. Они-то не поддельные. Нет, мы понимали, что рискуем. Другой вопрос, если б речь шла об одной из нас. Но мы же вдвоем. — Пытливо взглянула на меня исподлобья. — Вы вообще верите тому, что я рассказываю?

— А что, зря?