Книга Дэниел Мартин, страница 68 – Джон Фаулз

— Не настолько. Хотя всё ещё могу считать себя католиком. Но клянусь тебе, Дэн, ты здесь не затем, чтобы я мог благодаря тебе рассчитывать на духовно чистое исподнее, когда… случится неизбежное. Вовсе нет. — Он пытался снизойти до уровня человека неверующего и явно перебарщивал с уничижительными метафорами, но Дэн с готовностью улыбнулся. — Речь пойдёт скорее об инженерном искусстве. Об исправлении неудачного проекта. — Он помолчал. — Попробуем взять реванш у мадам Сосострис [146] . С её зловещей колодой карт.

— Понимаю.

С минуту Энтони разглядывал Дэна, уверенный — как вскоре и самому Дэну стало ясно, — что тот ничего не понял.

— Хоть ты так любезно и приехал сюда, прощения за ту твою пьесу тебе всё равно нет. Не могу точно припомнить, что именно и как я тогда написал тебе, но очень сомневаюсь, что захотел бы взять назад написанное по существу. Даже сегодня.

— Не спорю.

— Но лишь потому, что, даже если бы ты знал, что заставило меня послать тебе то письмо, всё равно тебе не следовало писать такую пьесу. Однако меня это всё равно не оправдывает. — Дэн вгляделся в исхудалое лицо. Энтони потупился, потом снова посмотрел прямо на Дэна. В испытующем взгляде — чуть заметная суховатая ирония. — Перед нашей свадьбой Джейн сказала мне, что вы были близки. Такой вот джокер скрывался в той колоде.

Дэн опустил голову:

— Боже ты мой!

Но голос Энтони звучал легко:

— Я знаю, оксфордская философия давно — и порой вполне заслуженно — стала для всех писателей-интеллектуалов чем-то вроде любимой «тётки Салли» [147] . Мы и вправду бываем иногда склонны убивать время на дискуссии, весьма напоминающие когдатошние споры о том, сколько ангелов могут уместиться на острие иглы. Я могу понять, если ты теперь посмотришь на эти события как на дела давно минувших дней. Вряд ли стоило бы улицу перейти, чтобы обсуждать этакие древности, а уж океан пересечь…

— Я понятия не имел.

— Именно этого мы и хотели.

Мысли Дэна устремились назад, к тем незапамятным временам — он пытался осознать, какой свет проливает это новое знание на всё происшедшее с ним. Его первой инстинктивной реакцией было возмущение, смешанное с чувством абсолютной абсурдности ситуации: сколько же всем им приходилось скрывать и сколько снисходительности крылось в их молчании. А Энтони продолжал:

— Я должен сразу же сказать тебе — тот грех я тебе теперь простил — от всего сердца. Жаль, не могу сказать, что простил уже тогда. Тогда — не простил. Жалею об этом.

— Я же просто…

— Я знаю. И что больше всего виновата она. И я. Если кто-то в этой истории и невиновен, так это ты.

— Ты слишком легко отпускаешь мне грех.

— Теперь это уже не имеет значения, Дэн. Нравы меняются. В отношении к сексу — особенно. Мои студенты меня давно просветили. — Он опять принялся разглаживать плед на коленях. — Если бы только Джейн была не так честна и открыта… или — имела дело с кем-то, кто не так страстно увлечён собственной софистикой… и не обладал бы столь удивительной способностью, оберегая интеллектуальную синицу, в зародыше подавлять эмоциональных журавлей.

— Если ты и теперь винишь себя за это, значит, этот грех тебе так и не удалось изжить.

Мои слова заставили его на некоторое время замолчать. Голос его зазвучал мягче — видимо, он признал, что я прав.

— Разум — вот что было определяющим в нашем браке. Интеллектуальные игры. Не плоть. Не чувства. Не душа. — Он спрятал руки в карманах халата. — Именно это и помогло нам сохранить нашу тайну. Это вынудило тебя жениться на Нэлл. Отсюда же — отчасти — и то, что ты написал свою пьесу. Не на одном тебе вина. И за столь долгое молчание меж всеми нами тоже. — Он помолчал. — Прощая тебе на словах, я сделал всё возможное, чтобы и речи о прощении не заходило. Тогда, давным-давно.

— Не понимаю, как бы ты мог чувствовать ко мне что-либо, кроме ненависти.

— Сильнее всего во мне бушевало чувство зависти. Так мне теперь представляется.

— Зависти?

— Поскольку ты воплощал в себе совершенно иные жизненные принципы.

— По отношению к предательству?

— Ну, скажем, к человеческим слабостям.

— Это что — добродетель?

— Некий корректив. Фальшивой духовности.

— Не понял.

— Весь мой вклад в нашу семейную жизнь свёлся к интеллектуальному высокомерию. Вклад Джейн — бесконечное терпение, позволившее это высокомерие вынести.

— Это как-то не вяжется с её отречением от веры.

— С самого начала она предоставила мне полную свободу выбора. Я мог навсегда расстаться с ней. Существует множество способов проявлять высокомерие, помимо требования, чтобы жена разделяла твои религиозные взгляды. Я стремился подавить все интуитивные проявления её натуры. Убеждал её, что разум способен оправдать даже самые смехотворные решения.

— А теперь ты делаешь из неё бессловесную дурочку.

Энтони снова невесело улыбнулся, будто загнал Дэна в угол:

— Бессловесную жертву.

— Но… Ведь ваш брак не оказался неудачным!

— Как знать? После всех этих лет?

— Потому что я в жизни не поверю, что Джейн могла бы жить в постоянной лжи. Не тот она человек. То, что она отказалась от католичества, — лишнее тому доказательство.

— Я, пожалуй, сказал бы, что этим она не весьма удачно заменила отказ от мужа.

Дэн вдруг, неожиданно для себя самого, снова оказался в «Рэндолфе», вслушиваясь в не прочитанные тогда значения интонаций Джейн, окрашенные то лёгким цинизмом, то равнодушием: ему-то казалось, это влияние Оксфорда, игра в «англичанство», в той же, а то и в большей мере, чем что-то личное. А Энтони продолжал:

— Тот факт, что мои слова отчасти результат моих собственных построений, то есть я не знаю, согласилась ли бы Джейн подписаться подо всем, что я тут наговорил, скорее подтверждает, чем опровергает суть сказанного.

— Но есть ведь совсем простое средство, чтобы справиться с этим?

— Разумеется. Если бы не было слишком хорошо известно, что правда вредна умирающим. — Помолчав, он добавил: — К сожалению, как мне пришлось выяснить, некоторые болезни не поддаются лечению простыми средствами.

Он говорил без горечи, но слова прозвучали укором.

— Ты несправедлив к ней. — Энтони не ответил. — Человек ведь знает — волей-неволей. Работает инстинкт. Интуиция.