Книга Предсказание, страница 71 – Александр Дюма

Оставалась лишь мадемуазель де Сент-Андре.

И королю незачем было смотреть на лицо, улыбавшееся поверх его собственного, чтобы воскликнуть:

— Шарлотта!

— Да, возлюбленный мой король! — воскликнула девушка. — Да, это Шарлотта; вы можете даже называть меня «моя Шарлотта», пусть даже вы не разрешите мне больше обращаться к вам «мой Франсуа».

— О, конечно! Конечно! — воскликнул юный государь, припомнивший, чего ему стоило добиться такого права в страшном споре с матерью.

— Так вот, ваша Шарлотта пришла попросить вас об одном.

— О чем же?

— Чтобы вы сказали мне, — продолжала она с очаровательной улыбкой, — чтобы вы сказали мне, сколько весит голова человека, смертельно меня обидевшего.

Кровь прилила к бледному челу Франциска II, как бы ожившего на мгновение.

— Кто-то вас смертельно обидел, милая моя? — спросил король.

— Смертельно.

— А-а, сегодня день оскорблений, — заявил Франциск, — меня сегодня тоже смертельно оскорбили; к несчастью, отомстить я не могу. Тем хуже для вашего обидчика, моя прекрасная подруга! — произнес король со смущенной улыбкой ребенка, придушившего птичку. — Ваш обидчик ответит за двоих.

— Благодарю вас, мой король! Я не сомневалась в том, что, если девушка, пожертвовавшая для вас всем, будет обесчещена, король обязательно встанет на защиту ее чести.

— Какого наказания вы хотите для виновного?

— Разве я не сказала вам, что эта обида смертельная?

— Ну, и что?

— А то, что раз обида смертельная, то и наказанием должна быть смерть.

— О-о, — произнес государь, — сегодняшний день чужд милосердия, все на свете хотят смерти кого-нибудь, и прямо сегодня. И чью же голову вы у меня просите, жестокая красавица?

— Я уже сказала, государь, — голову человека, меня обидевшего.

— Но, для того чтобы преподнести вам голову этого человека, — рассмеялся Франциск II, — я должен знать его имя.

— Я полагала, что на королевских весах имеется всего две чаши: чаша жизни и чаша смерти, чаша для невинных и чаша для виновных.

— Но опять-таки виновный может быть более или менее тяжел, а невинный более или менее легок. Ну что ж, так кто этот виновный? Опять какой-то советник парламента, вроде несчастного Дюбура, которого сожгут завтра? Если так, то одного его довольно, моя мать их в данный момент всех ненавидит, и если сожгут двоих вместо одного, никто и не заметит, что сожгли второго.

— Нет, речь идет не о человеке из судейского сословия, государь, речь идет о человеке из благородного сословия.

— Ну, если только он не связан с господами де Гизами, с господином де Монморанси или с вашим отцом, то мы с ним справимся.

— Этот человек не только не связан ни с кем из названных вами, но он их смертельный враг.

— Отлично! — проговорил король. — Теперь все будет зависеть от его ранга.

— От его ранга?

— Да.

— А я-то считала, что для короля не существует рангов и что все, кто находится ниже него, принадлежат ему.

— О моя прекрасная Немезида, вы заходите слишком далеко! К примеру, вы полагаете, что моя мать стоит ниже меня?

— Я говорю не о вашей матери.

— Или господа де Гизы стоят ниже меня?

— Я говорю не о господах де Гизах.

— Или господин де Монморанси стоит ниже меня?

— Речь идет не о коннетабле.

Тут в голове у короля молнией сверкнула мысль.

— Так вы заявляете, что некий человек вас обидел?

— Я не заявляю, а утверждаю.

— Когда?

— Только что.

— И где же?

— У меня, причем он пришел ко мне, выйдя от вас.

— Прекрасно! — заявил король. — Теперь я понимаю. Речь идет о моем кузене, господине де Конде.

— Совершенно верно, государь.

— И вы пришли ко мне просить головы господина де Конде?

— А почему бы и нет?

— Черт! Как вам, моя милая, такое могло прийти в голову? Принц королевской крови!

— Хорош принц!

— Брат короля!

— Хорош король!

— Мой кузен!

— От этого он становится лишь более виновным, ибо, будучи одним из ваших родных, он обязан был проявить к вам большее уважение.

— Милая моя, милая моя, вы требуете слишком многого, — возражал король.

— О, вы просто не знаете, что он сделал.

— Знаю.

— Значит, знаете?

— Да.

— Тогда расскажите.

— Так вот, на лестнице в Лувре нашли потерянный вами платок.

— Потом?

— В платке была завернута записка, которую вам написала Лану.

— Потом?

— Записку передали госпоже адмиральше.

— Потом?

— Преднамеренно или по неосторожности госпожа адмиральша уронила ее на собрании кружка королевы.

— Потом?

— Ее поднял господин де Жуэнвиль и, думая, что речь идет не о вас, а о ком-то другом, передал ее королеве-матери.

— Потом?

— Последовала злая шутка, разыгранная на глазах у вашего отца и вашего жениха…

— Потом?

— А разве было еще одно «потом»?

— Да.

— Значит, это не все?

— Где находился в это время господин де Конде?

— Не знаю, то ли у себя в особняке, то ли еще где-то приятно проводил время.

— Он не был у себя в особняке, он не предавался приятному времяпровождению.

— Во всяком случае, его не было среди тех, кто оказался подле нас.

— Нет, но он находился в спальне.

— В нашей спальне?

— В нашей спальне.

— Где же? Я его не видел.

— Зато он нас видел! Зато он меня видел!

— И вам об этом сказал?

— Причем не только об этом. Например, о том, что был в меня влюблен.

— О том, что он был в вас влюблен! — покраснев, воскликнул государь.

— О! Об этом-то я знала, поскольку он десятки раз говорил и писал об этом.

Франциск побледнел, и ему показалось, что он умирает.