Книга Консьянс блаженный, страница 61 – Александр Дюма

Но она была уже далеко: легкая, словно газель, она устремилась за солдатом, шедшим, по ее мнению, слишком медленно.

Через пять минут прусский солдат остановился и указал ей на высокие ворота с большим высеченным из камня крестом наверху; перед воротами прогуливался часовой — левая рука на перевязи, в правой руке сабля, — судя по форменной одежде, принадлежавший к корпусу кирасир. Часовой взглянул на пруссака-провожатого.

— Ihr [6] , — сказал пруссак.

— Ihr? — повторила девушка.

— Ja ihr [7] , — сказал пруссак.

Мариетта поняла:

— А, это означает, что лазарет здесь и что мы пришли.

— Ja, — подтвердил пруссак.

— Спасибо, спасибо, — поблагодарила девушка.

И Мариетта бросилась к большим воротам, увенчанным крестом.

Но кирасир преградил ей путь.

— Проходить не разрешается, — заявил он суровым голосом, нахмурив брови.

— Как это не разрешается? — растерянно произнесла девушка, в испуге отступая назад.

— Так! Или вы, может быть, не понимаете по-французски?

— Но именно потому, что я понимаю по-французски, именно потому, что, как мне кажется, я разговариваю с соотечественником, я надеялась, что смогу пройти.

— Вы не правы, сюда нет входа.

— Боже мой, но кто же это запрещает?

— Приказ.

— Господин солдат, сделайте милость, умоляю вас!

— Назад! — потребовал кирасир.

— Если бы вы знали, из какого далека я иду…

— Говорят вам, назад!

И часовой с угрожающим видом шагнул вперед.

— Но, сударь, — возразила, дрожа, Мариетта, — у меня есть пропуск.

— Кем выданный?

— Главнокомандующим.

— Каким главнокомандующим?

— Русским главнокомандующим.

— Не знаю никакого русского главнокомандующего, — упорствовал солдат, все больше раздражаясь.

— О Боже мой, Боже мой! Что делать? Что со мной будет? — воскликнула Мариетта, простирая руки к небу, и слезы хлынули из ее глаз.

— Делайте что хотите, пусть с вами будет все что угодно, меня это не касается, лишь бы вы убрались отсюда, и поживее.

— Послушайте, послушайте, приятель, — закричал кто-то за спиной Мариетты, — по-моему, вы грубо обращаетесь с бедной девушкой…

— Я не знаю бедных девушек, которые приходят в сопровождении прусских солдат и с русским пропуском.

— Дело вот в чем, прекрасное дитя, — объяснил подошедший. — Понимаете, рекомендация может быть хорошей для русских и для пруссаков, но для французов лучше прийти без провожатого и без пропуска и сказать: «Приятель, у меня здесь есть дело» или «Позвольте мне пройти, поверьте, это необходимо».

Но в эту минуту Мариетта обернулась и сначала увидела форменную одежду, знакомую ей, а затем, несмотря на бинты, скрывавшие лоб солдата, его глаза и часть щеки, она узнала знакомое лицо.

— Боже мой! — прошептала девушка. — Неужели я не ошибаюсь? Это было бы просто счастьем найти вас…

— Мариетта! — вскричал гусар.

— Бастьен! — вскричала в ответ Мариетта. — Ах, друг мой, помогите мне! Я пришла из Арамона, чтобы увидеть Консьянса, который уже не сможет увидеть меня, и я умру, — слышите, Бастьен? — умру, если не увижу его!

И она упала на колени, простирая руки к гусару.

— О, успокойтесь, Мариетта, — ответил Бастьен, — вы его увидите, это я вам обещаю, или же я потеряю свое честное имя.

Затем он подошел к кирасиру и обратился к нему:

— Вы видите, приятель, это соотечественница, землячка, а мне друг; она пришла повидать своего возлюбленного, бедного Консьянса, вы хорошо его знаете: у него сожжены глаза.

— Да, — отозвался часовой, — я это знаю.

— И что же?

— А то, что приказом проход запрещен и ваша землячка через ворота не пройдет.

— О, — воскликнула Мариетта, — разве он в состоянии понять, что я стала бы камнем в стене лазарета, лишь бы увидеть Консьянса, что я обещала Мадлен повидать ее сына, что я прошла через столько опасностей, — разве можно вернуться ни с чем, одной, как и пришла!.. О, пусть я буду вынуждена проникнуть через ворота как воровка, я все равно пройду! Пусть сабле этого злого солдата придется пронзить мое сердце, я все равно пройду!

Она сделала шаг вперед, но Бастьен ее остановил.

Затем, оттащив ее назад, он стал между нею и кирасиром.

— Вы слышали? — спросил Бастьен у часового.

— Что?

— То, что сказала эта бедная девушка: она пройдет, даже если ваша сабля пронзит ей сердце.

— Э-э, знаем мы все эти выдумки, знаем! — недоверчиво отозвался кирасир.

— Это не выдумки, — возразил Бастьен, раздраженно покусывая усы, а этот знак не обещал ничего хорошего. — Напротив, это истинное страдание, это искренние слезы, а настоящий солдат, сами знаете, приятель, способен терпеть, видя, как льется кровь мужчин, но он не может спокойно смотреть, как льются слезы у женщин.

Кирасир, почувствовав угрозу, проскользнувшую в словах гусара, сощурил глаза. Таким вот образом он давал понять свое недовольство.

— И ты полагаешь, — съязвил он, — что из-за хныканья твоей землячки я плюну на приказ и рискну просидеть целые сутки под замком на гауптвахте? Весьма благодарен!

— А с каких это пор солдат не готов рискнуть этим, ради того чтобы сделать доброе дело для приятеля?

— Ради другой женщины — охотно, да это еще зависит от того, кáк попросит об услуге приятель.

— Почему так: для другой — охотно, а для этой — нет?

— Потому что она водит знакомство со слишком многими русскими и пруссаками, чтобы быть настоящей француженкой.

— Кирасир, друг мой, ты поймешь, что Мариетта настоящая француженка, как только узнаешь, что она невеста Консьянса и подруга Бастьена!

— Брось! Я в этом не настолько уверен, чтобы рисковать провести сутки на гауптвахте!

Верхняя губа Бастьена почти полностью скрылась за нижней губой.

— Кирасир, друг мой, — произнес он холодно, — если это утверждаю я, ты должен быть уверен в сказанном мною.

Кирасир прищурился так, будто он окривел:

— А если твоего ручательства недостаточно, гусар моего сердца, то что из этого последует?