Онлайн книга «Танцующий с тенью»
Ты вертись, заводная, вертись, как душа моя здесь завертелась; сколько раз мне, несчастной, хотелось безрассудно окончить мученья, но всегда мне дарил излеченье этот голос — без него не смогу обойтись. Ты меня языку научила — на лунфардо [35] могу я болтать, что репейнику злому под стать и с шипами, что ранят на деле. Расскажи мне, голубка, скорей, как он выглядит, в чем его сила; но пускай о любви он не знает моей: ведь душа растеряла все перья, и в огне полыхаю теперь я, когда слушаю голос Гарделя. Ты вертись и на месте не стой, черный диск граммофона, сколько раз, чтоб покончить с тоской своего заточенья, я стояла у края балкона, в шаге над пустотой — но спасал меня от искушенья этот голос чудесный, напевал мне: не надо, постой, как обещано песней, ты однажды вернешься домой. Так вертись, заводная, вертись, как безудержная карусель, твоей черной трубы лепестки орхидеей распустятся свежей. Чтоб от дум одиноких спастись, я вдохну порошок этот снежный, и покажется мне: вот откроется дверь, он войдет – и не будет тоски — стоит голос услышать, любимый и нежный, и назвать его имя: Гардель. А закончив петь, раз за разом ставила пластинку Дрозда. Утратив всякую надежду сделаться певицей, превратившись в пленницу на самом дальнем краю света, не имея возможности вернуться, со сломленным духом и с порабощенным телом, запертым на тончайшие засовы из этого белого порошка, без которого она уже не могла обходиться, Ивонна, окутанная облаком табачного дыма, не выпуская администратора из-под взгляда своих пристальных глаз, произносит: – Поговорим начистоту. Так они и сделали. Потом Ивонна опрокинулась на спину, раздвинула ноги и приготовилась к привычной уже пытке розовыми щечками. На следующий день, словно в конце концов освободившись из капкана, Ивонна пошла по рукам. Она вошла в «Рояль-Пигаль», готовая убивать – или погибнуть. 8
Никаких женщин, к восьми утра комнату надо освобождать для уборки – и никакой там музыки. Завтрак в семь. После семи пятнадцати можно не приходить. Обед в час. В час пятнадцать прекращаем подавать на стол. Туалет дольше пяти минут не занимать. После часа пятнадцати ночи чтоб мухи было не слышно, – монотонно излагала галисийка, облаченная в халат, давно утративший свой первоначальный цвет. Хуан Молина ошеломленно взирал на блестящий пол, его легкие наполнялись запахом щелока. По сравнению с домом на улице Брандсена все это напоминало ему холл отеля «Альвеар». Цена была высокой – три четверти его заработка на верфи, – однако молодой человек готов был ее заплатить. Краем глаза ему удалось увидеть одну из комнат, дверь в которую была не заперта: просторное помещение, кровать с бронзовым изголовьем, ночной столик с лампой, похожей на лампы от Тиффани [36] , широкое окно с пурпурными шторами, выходящее прямо на улицу. – Плату вносить с первого по пятое число каждого месяца. За первый месяц – деньги вперед, – женщина произнесла это таким тоном, словно оглашала приговор. Молине не удалось справиться со вздохом разочарования. Слишком уж просто все начиналось. – Послушайте, сеньора, у меня еще не было получки… – Молина собирался объяснить галисийке, что заплатит за месяц вперед, как только у него появятся деньги, но женщина неожиданно прервала его: – Вы мне внушаете доверие. Оставите мне в залог инструмент ваш и часы – тогда мы договоримся. Все равно гитара вам здесь ни к чему. И тогда в глазах Молины снова появился свет. Он отдал гитару, снял с руки часы – фирмы «Мовадо», с позолоченной крышкой, купленные у уличного барыги, схватил чемоданы и, словно по инерции, двинулся к комнате с открытыми дверями. – Не туда, идите за мной, – скорректировала его курс галисийка. По мере того как они продвигались по коридору, огибая внутренний дворик, свежий запах щелока уступал место застарелой зловонной сырости. Незапятнанная чистота стен вестибюля постепенно сменилась грязно-серой облупившейся покраской, из-под которой виднелась штукатурка эпохи Педро де Мендосы [37] . Вместо блестящего пола – голый неровный цемент. Коридор казался бесконечным, и весь этот путь больше всего походил на медленный спуск из рая в преисподнюю. В конце концов они пришли: комната оказалась деревянным домишком с жестяной крышей в заднем дворике размером два на два метра. Галисийка открыла дверь, провела Молину внутрь, указала на койку у стены и ушла, не забыв напомнить: – В восемь утра в комнате должно быть пусто. Хуан Молина зашарил впотьмах, пытаясь отыскать светильник – он вроде бы видел его в изголовье кровати. Нашел, щелкнул выключателем – и ничего не произошло. Молина подкрутил лампочку и попробовал еще раз. Без толку. Юноша решил проверить матрас, лег на кровать и обнаружил, что ноги его болтаются в воздухе. Зато с Коррьентес доносился благостный шум автомобилей и трамваев. Молина был счастлив. Он прикурил, и за то короткое время, пока горела спичка, произвел быстрый осмотр помещения. Ничего удивительного, что, сам того не замечая, он принялся напевать. Сейчас это были печальные строки «Голубой комнатки». Певец уже приближался к припеву, когда услышал голос ниоткуда: |