Онлайн книга «Танцующий с тенью»
– Ну что же, Хуан, – сказал импресарио как-то уж слишком доверительно, – посмотрим, чем вы нас порадуете. Молина огляделся по сторонам, словно отмечая присутствие остальных жильцов, и спросил: – Здесь? Сейчас? Бальбуэна вытащил мундштук изо рта, в свою очередь осмотрел окрестности и изрек: – Вообще-то мы готовили для вас сцену театра «Колон», но в последний момент как-то не получилось. – Этой репликой импресарио дал понять, что пределы его терпения довольно ограниченны. В конце концов прозвучал вопрос: – Так вы будете петь или нет? Хуан Молина закашлялся; он испугался, что его предполагаемый покровитель прямо сейчас встанет и уйдет. Молина тайком указал на галисийку, облокотившуюся на стойку при входе в пансион, и пояснил: – Петь придется a capella [39], ведь гитару я сдал в залог. Как юноша и опасался, услышав эти слова, Бальбуэна поднялся с места. Однако, против ожиданий Молины, направился он не к выходу, а к гостиничной стойке. Сосед по комнате смотрел на молодого музыканта, как будто хотел сказать: «Спокойно, никаких проблем». Потом Молина и Сальдивар наблюдали, как импресарио весело и сердечно о чем-то болтает с хозяйкой, а вскоре он уже возвращался с гитарой в руках. Вручая ее юноше, Бальбуэна небрежно обронил: – Все улажено. И вот Молина готовится петь. Он пробует струны, проходится по ним простым перебором и наконец приступает к первой строфе «Ночи моей печали» [40] : Девчонка, я в тебя влюбился любовью честной и большой, остался с раненой душой, остался я с шипами в сердце… Если бы профессионалу потребовалось дать определение голосу Хуана Молины, он, не колеблясь, сказал бы: это тенор. Однако таким определением мало что удалось бы прояснить – и тем более описать… …По вечерам, ложась в постель, не запираю дверь теперь я — мечтаю за открытой дверью, что ты вернешься в этот дом. Если использовать специальные термины, можно еще добавить, что Молина поет на два тона ниже, чем Гардель. Но и этого будет недостаточно, чтобы объяснить, какие чувства пробуждает своим пением молодой музыкант. А если выражаться не столь наукообразно, наверное, можно сказать, что цвет голоса Молины больше всего напоминает древесину дуба. Не стало в комнате моей твоих вазончиков с цветами, твоих флакончиков с бантами, подобранных тобой по цвету. Если знаток музыки попытается избрать путь метафор, он, быть может, рискнет предположить, что тембр голоса Молины схож с треском поленьев в камине зимой или с первыми каплями дождя, падающими на раскаленный асфальт. Но и подобных сравнений окажется явно недостаточно. Молина обладает креольским выговором, при этом он начисто лишен манерности гаучо; он поет без украшательства, намеренно избегая цветистых переливов и надсадного крика. Все так же в уголке за шкафом висит гитара на стене, но некому играть на ней и нечем струны растревожить… Звуки изливаются из горла Молины с такой же природной простотой, с какой ветер шелестит в листве дерева. И если что-то и отличает его манеру петь, так это мужественная уверенность, звучащая в каждой строфе. Твое отсутствие известно и лампе в комнате моей: печальный мрак моих ночей она рассеять не желает. Когда Молина берет финальный аккорд, в воздухе еще дрожит прощальное соль-до, а его немногочисленная и завороженная публика не произносит ни звука, никому даже не приходит в голову пошевельнуться. Импресарио медленно поднимается, подносит руку к подбородку, слегка поворачивается на каблуках и, только проделав все эти телодвижения, излагает свой вердикт голосом, звучащим особенно жалко для тех, кто только что слышал голос Хуана Молины: Тише, тише, юный друг, вижу в пении мастак ты — я введу тебя в тот круг, где оценят в полной мере эти скромные задатки; как Милосская Венера, ты останешься без рук, ставя подпись на контракты. Сосед по комнате, Эпифанио Сальдивар убеждает Молину заключить договор с импресарио, напевая на ухо музыканту: Танцы, девушки, наряды, роскошь нищете на смену — только слушай Бальбуэну, он ведь крутится, как пчелка. Купишь все, что только надо: лампы в форме лебедей, дорогой халат из шелка, каждый вечер будет пир — как ведется у людей — из икры и мармелада, только слушай Бальбуэну заживешь ты, как эмир. Усатый благодетель обнимает Молину за плечи и, обращаясь к юноше как к родному сыну, зажав зубами мундштук, поет покровительственным тоном: Спи и жди прихода славы — позабочусь я об этом, и, не будь я Бальбуэна, я клянусь, что твой дебют — скрипки, фортепиано, сцена, встретит стоя весь Манхэттен или даже Голливуд. Сальдивар, порхая вокруг Хуана Молины словно мошка, со своей стороны, подтверждает слова Бальбуэны и красочно описывает будущее, которое ожидает молодого человека: Кабаре, турне, арены и девчонки – просто клад — заждались тебя в Париже. Слушай, слушай Бальбуэну: как святой он, только ближе и добрее во сто крат. Скопишь денег больше, чем накопил Мафусаил, он за век, ты – за недели. Заведешь себе гарем, будешь пить «Клико» в постели, слуг возьмешь себе британских, чтоб дворецкий говорил, утром справясь, что ты, как ты: сэр, ваш мате есть готов. И под трио близнецов — трех марьячи [41] мексиканских — ты останешься без сил, ставя подпись на контракты. У Молины, обложенного со всех сторон, даже не остается времени, чтобы посомневаться. Не выпуская юношу из объятий, Бальбуэна демонстрирует ему выгоды от покровительства человека, способного заниматься делами: Представитель для артиста — и опора, и престиж: импресарио-аферисты |