Онлайн книга «Небеса ликуют»
— Эй-эй! — запоздало вскричал дю Бартас. — Это наш поп! — Стойте! Стойте! — вторил ему сьер еретик. Поздно! Поп был уже не наш. Свистнул аркан. Один из всадников резко дернул рукой… — Ай-а-а-а-я-я! Бросок был точен — петля упала сверху, захлестнула, потащила вниз, прямо на острые камни. Я оказался на дороге как раз, чтобы успеть увидеть уходящих рысью всадников и жалкого червя, волочившегося за ними на веревке. Червь извивался. * * * — Вы должны ему помочь! Вы обязаны! Я покосился на сьера римского доктора без всякой симпатии. — Вы отвечаете за него! Хотелось спросить, что делал он сам, пока ополоумевший дурак расточал цветы своего красноречия, но ругаться не хотелось. — А может, и без попа обойдемся? — задумчиво проговорил дю Бартас. — Хотя… Жалко! Говорят, эти басурмане сажают всех христиан на кол! Кажется, шевалье перечитал мессера Боплана. Я поглядел на пустую дорогу. В нескольких милях отсюда, за облепившим крутые склоны лесом, Бахчисарай. Значит, недоумка следует искать именно там, в столице Малой Татарии, именуемой также Крымом. Еще и эта забота! Будто бы иных мало! — Хорошо. Найдите проводника. После Истанбула Бахчисарай казался истинным сараем. Единственная узкая улица — и глухие заборы, над которыми темнели острые скаты черепичных крыш. Толстые иглы облупившихся минаретов, голубые, потемневшие от времени и дождей купола, грязные арыки, откуда несло сыростью и вонью… Где ты, «Тысяча и одна ночь»? Солнце было в зените, а до заката предстояло много дел. Так много, что я решил слегка побеспокоить сьера римского доктора. На постоялом дворе, куда мы направлялись, наверняка найдется кто-нибудь, говорящий по-итальянски. Вот пусть и расскажет сьеру Гарсиласио, где искать речку Каллапку! * * * — Гость — дар Аллаха, Адам-эфенди! Прошу, отведайте кофе! Ибрагим-ага, местный кадий, сносно изъяснялся по-гречески. Кофе нам подали в маленьких чашечках размером с наперсток. Пить было неудобно, сидеть — тоже. В небольшой обвешанной яркими коврами комнатке не оказалось ни стула, ни скамьи. Пришлось поджимать ноги и устраиваться на корточках, подражая хозяину. — Был ли легок ваш путь, уважаемый Адам-эфенди? Поистине Аллах, великий и милосердный, явил вам великую милость, переправив через столь неспокойный ныне Понт! Недаром море это все чаще называют Черным, ибо темны его волны и глубока пучина. Даром Аллаха и Адамом-эфенди я стал всего за один дукат, врученный привратнику. Но внимательный и чуть насмешливый взгляд городского судьи предвещал куда более крупные траты. — Надеюсь, вам понравился наш Кырым? Вот уж поистине земля, благословенная Аллахом! И не только красотой гор и долин славен он, но и порядком, о котором столь печется Ислам-Гирей, наш Пресветлый хан, да продлит Аллах его дни! Поистине даже девственница с золотым кувшином на голове может без всякой опаски пройти от Кафы до Ор-капе! Я кивал, прихлебывая черный горький напиток и мысленно сочувствуя упомянутой девственнице. Тащить на голове золотой кувшин пару сотен миль! Да поможет ей Аллах! — Посему и стоит стража на дорогах, взыскуя порядка. Ибо многие лихие люди тщатся нарушить благоденствие, вкушаемое подданными Пресветлого! Разговор медленно, истинно по-восточному сворачивал в нужную колею, ведущую прямиком к сидящему в городском зиндане брату Азинию. — Конечно же, ни вы, уважаемый Адам-эфенди, ни спутники ваши ни в чем не виновны. Однако по неведению своему один из них не учел, сколь не любят здесь проклятых «понтико», этих гнусных разбойников, да проклянет их Аллах! У развалин Топе-Тархана не любили турок. Здесь же косились на греков, особенно на «понтико» — вольных мореходов, шнырявших на низкобортных баштардах вдоль побережья. А на тех, кто поднимал ослиный крик на большой дороге, — в особенности. Феска и темный каптан вкупе с неуместным рвением сыграли с бывшим регентом злую шутку. — У меня нет сомнений, уважаемый Адам-эфенди, в истинности ваших слов, но следствие может изрядно затянуться… Его глаза лучились добротой, на губах играла ласковая усмешка. — Нидерландскими дукатами возьмете? — поинтересовался я. Кадий вздохнул, явно сожалея о грубости и бесцеремонности своего уважаемого гостя. — За последний год дукаты со стрелком упали в цене. Говорят, кяфиры-голландцы кладут в них слишком много серебра… Я постарался улыбнуться как можно любезнее. — Могу разменять. Говорят, Аслан-бек, начальник городской стражи… — Не надо, — твердо ответил судья уже без всякой улыбки. — Мы же с вами культурные люди! * * * Бац! — Три! — печально констатировал шевалье. — Нет, уже четыре! Бац! Его камзол был разложен прямо на глиняном полу, плащ пристроился рядом, сам же доблестный пикардиец ловко орудовал ножнами шпаги, поражая врагов. — И откуда они только берутся? Поистине, дорогой де Гуаира, лучше выйти на бой с испанской пехотой, чем… Бац! — Промазал! Ну и местечко! Караван-сарай, где нам довелось остановиться, оказался и вправду не самым уютным уголком. Холодно, сыро, мутный свет из маленьких, похожих на бойницы, окошек. Ну и, конечно, полчища врагов, которых с переменным успехом разил шевалье. Они были всюду — на старых кошмах, устилавших пол, на молитвенных ковриках, уложенных возле восточной стены, и даже на потолке. Во всяком случае, один из негодяев — маленький и черненький — прыгнул на мою шляпу в первый же миг, лишь только я успел переступить порог. Ко всем неприятностям прибавилась еще одна. Никто в этом забытом Аллахом заведении ничего не слыхал о реке с названием Каллапка. Эту печальную новость мне сообщил шевалье. Сьер еретик, не изволив меня дождаться, отправился на прогулку. — К фуриям пошел, — глубокомысленно предположил дю Бартас. — К к-кому? — Ну-у… — Пикардиец явно смутился. — Это я так поэтически выразился, мой друг. Слыхивал я, что в басурманском раю праведников ублажают некие девы, прозываемые… — Гуриями, — вздохнул я. — Да какая разница! Не хочу сплетничать, но на этой улице находится некий дом, который легко узнать по зеленой двери… |