Книга Кукла, страница 234 – Болеслав Прус

— Да ведь барон — немощный старец!

— Зачем же она вышла за него, зачем слушала его любовные признания?

— Так вы не понимаете, что иногда женщина бывает вынуждена продаться? — спросила Вонсовская, меняясь в лице.

— Понимаю, сударыня, потому что… и я когда-то продался, только не ради богатства, а из крайней нужды.

— И что же?

— Прежде всего, жена не обольщалась насчет моей невинности, а я не клялся ей в любви. Мужем я был прескверным, но раз уж продался, то считал своим долгом быть добросовестнейшим приказчиком и преданнейшим слугой. Я ходил с нею в костелы, концерты и театры, развлекал ее гостей и фактически утроил доходы с ее магазина.

— И у вас не было любовниц?

— Нет, сударыня. Я так горько переживал свое рабство, что просто не смел смотреть на других женщин. Итак, согласитесь, что я имею право строго осудить баронессу, которая, продаваясь, знала, что у нее покупают… не рабочую силу.

— Какая гадость! — прошептала Вонсовская, глядя в землю.

— Да, сударыня. Торговать живым товаром чрезвычайно гадко, а еще гаже торговать самим собой. Но верх бесстыдства — заключая подобную сделку, стараться смошенничать. В таких случаях, если поймают с поличным, последствия всегда неприятны для того, кто попадается.

Оба некоторое время молчали. Вонсовская нервничала, Вокульский был мрачен.

— Нет!.. — вдруг воскликнула она. — Я добьюсь-таки от вас последнего слова!

— Насчет чего?

— Насчет разных вопросов, на которые вы дадите мне простой и ясный ответ.

— Что это, экзамен?

— Вроде того.

— Я вас слушаю.

По-видимому, она не решалась начать; наконец пересилила себя и спросила:

— Итак, вы настаиваете на том, что барон имел право бросить и опозорить женщину?

— Которая обманула его? Да, имел.

— Что вы называете обманом?

— То, что она принимала преклонение барона, несмотря на то что Старский был ее предметом, как вы выражаетесь.

Вонсовская закусила губку.

— А у барона не было подобных предметов?

— Наверное, были всякий раз, когда подвертывался случай и приходила охота, — ответил Вокульский. — Но барон не разыгрывал невинности, не называл себя образцом нравственной чистоты и не претендовал по этому поводу на всеобщее уважение… Если бы барон покорил чье-нибудь сердце, уверяя, что никогда не имел любовниц, а в действительности имел их, он тоже был бы обманщиком. Правда, кажется, не это беспокоило его невесту.

Вонсовская усмехнулась.

— Вы просто великолепны… Какая же женщина станет уверять вас, что у нее не было любовников?

— Ах, значит, и у вас были?

— Милостивый государь! — вспыхнула вдова, срываясь с места. Однако тут же сдержалась и холодно произнесла: — Я попрошу вас несколько осмотрительнее выбирать свои аргументы.

— Почему же? Ведь у нас с вами равные права, а я ничуть не обижусь, если вы спросите, сколько у меня было любовниц.

— И не подумаю любопытствовать.

Она принялась ходить по гостиной. Вокульский кипел от гнева, но держал себя в руках.

— Да, признаюсь, — снова заговорила она, — что я не свободна от предрассудков. Но ведь я только женщина, у меня даже мозг легче, как утверждают ваши антропологи; вдобавок надо мной довлеет положение в свете, дурные привычки и многое другое. Однако, если бы я была рассудительным мужчиной, как вы, и верила в прогресс, как вы, я бы сумела освободиться от этих наносных влияний и по крайней мере признать, что рано или поздно женщины должны быть уравнены с мужчинами.

— То есть в смысле вышеупомянутых пристрастий?

— То есть… то есть… — передразнила она. — Об этом-то я и говорю…

— О… зачем же дожидаться сомнительных результатов прогресса? И сейчас уже многие женщины в этом смысле сравнялись с мужчинами. Они образуют весьма влиятельную организацию и именуются кокотками… Но странное дело: пользуясь успехом у мужчин, дамы эти отнюдь не могут похвалиться расположением женщин…

— С вами невозможно разговаривать, пан Вокульский, — пыталась урезонить его вдовушка.

— Невозможно разговаривать насчет равноправия женщин?

У Вонсовской загорелись глаза и кровь прилила к лицу. Она бросилась в кресло и, стукнув рукой по столу, крикнула:

— Хорошо же! Не испугаюсь я вашего цинизма и буду разговаривать даже о кокотках… Знайте же, только самые низкие люди способны сравнивать дам, которые продаются за деньги, с порядочными и благородными женщинами, которые отдаются из любви…

— Продолжая разыгрывать невинность?

— Пусть даже так…

— И, обманывая одного за другим простаков, которые в нее верят…

— А что им сделается от такого обмана? — спросила она, дерзко глядя ему в глаза.

Вокульский стиснул зубы, но овладел собою и спокойно продолжал:

— Как вы полагаете, сударыня, что сказали бы мои компаньоны, если б капитал мой составлял не шестьсот тысяч рублей, как они считали, а всего шесть тысяч, и я, зная об этих слухах, не опровергал бы их?.. Ведь разница всего только в двух нулях…

— Денежные вопросы тут ни при чем, — перебила его Вонсовская.

— Отлично. Что сказали бы вы обо мне сами, сударыня, если б я, допустим, назывался не Вокульский, а Волькуский и с помощью такой незначительной перестановки букв завоевал бы симпатию покойной председательши, втерся к ней в дом и там имел честь познакомиться с вами?.. Как вы назвали бы подобный способ завязывать знакомства и приобретать расположение людей?

На подвижном лице Вонсовской отразилось отвращение.

— Но что же тут общего с историей барона и его жены?

— Общее то, — отвечал Вокульский, — что нельзя присваивать себе чужие звания. В конце концов кокотка может быть существом полезным, и никто не вправе ее попрекать выбранной профессией; но кокотка, прикрывающаяся маской так называемой непорочности, — обманщица. А за это можно упрекать.

— Какая гадость! — вскипела Вонсовская. — Но пусть… Скажите мне все-таки, что теряет общество от подобной мистификации?

У Вокульского зашумело в ушах.

— Иногда даже выигрывает. Например, когда какой-нибудь доверчивый простачок поддается безумию, именуемому идеальной любовью, бросается навстречу самым страшным опасностям и добывает состояние, чтобы сложить его к ногам своего идеала. Но иногда и теряет, когда, например, такой безумец, разоблачив мистификацию, сломлен настолько, что становится ни к чему не способным… или… не распорядившись капиталом, бросается… то есть стреляется с паном Старским, который ему попадает в ребра… Итак, сударыня, потери общества: одно разбитое счастье, один свихнувшийся ум, а может быть, и человек, который мог что-нибудь совершить…