Онлайн книга «Дневники Кэрри»
— Вы нервничаете? — Немного. — Не стоит. — Он ободряюще улыбается. — Профессор Хоукинс — один из лучших. Он доктор наук по английской литературе и физике. Я читал в вашем заявлении, что вам интересно заниматься наукой и писать рассказы. Здесь, в Брауне, вы можете научиться и тому, и другому. — Он немного краснеет, как будто понимает, что ведет себя, как продавец на рынке, расхваливающий свой товар, и неожиданно добавляет: — Кроме всего прочего, вы выглядите превосходно. — Спасибо, — бормочу я, чувствуя себя, как ягненок перед забоем. Но затем я вдруг понимаю, что веду себя глупо и излишне все драматизирую. Джордж прав: в Брауне все идеально от очаровательных зданий кампуса Пемброк-Колледжа из красного кирпича до Колледжа Грин, заросшего пышным вязом, который до сих пор не скинул листву, и роскошного здания с колоннами, где располагается библиотека Джона Картера, остается добавить себя на эту картинку с открытки. Тем временем все идет своим чередом. Сначала собеседование в офисе профессора, где царит творческий беспорядок. «Какие у вас цели, мисс Брэдшоу?» — «Я хотела бы как-то повлиять на общество, сделать что-то значимое». Затем экскурсия по кампусу химическим лабораториям, компьютерному классу, дортуару первокурсников [8] и, наконец, ужин с Джорджем на Тайер-стрит. Я чувствую себя, как бумажная кукла, которую переставляют в разные места и которая так измотана, что в любой момент может порваться. Во время ужина Джордж упоминает, что в «Эйвоне» сегодня выступает рок-группа, и я чувствую, что не могу отказаться, даже несмотря на то что вместо вечеринки предпочла бы лежать в гостиничном номере и думать о Себастьяне. — Сходи, — настаивает отец. Он уже поведал мне, что был бы рад, если бы Джордж пригласил меня на свидание, потому что он интеллигентный и у него хорошие манеры. — Тебе понравится Браун, — говорит Джордж, переходя на «ты», когда мы сидим в его машине. Он водит СААБ, достаточно мощный, недешевый европейский автомобиль. Если бы моим сердцем и мыслями не владел Себастьян, я, наверное, нашла бы Джорджа привлекательным. — Почему ты так сильно любишь Браун? — спрашиваю я. — Я вырос в Нью-Йорк-Сити, и Браун стал для меня своего рода побегом из тюрьмы. Здесь у меня появилась масса возможностей для самореализации. Например, в Брауне есть отличная интернатура, и благодаря ей летом я поеду в Сити, чтобы работать в «Нью-Йорк Таймс». Неожиданно Джордж открывается для меня с новой, более интересной стороны. — Я всегда хотела жить в Сити, — говорю я. — Это лучшее место в мире. Но сейчас мне комфортнее в Брауне. — Он нерешительно улыбается. — Мне нужно было разобраться в себе, и университет мне в этом помог. — А каким ты был раньше? — Зацикленным, — говорит Джордж и усмехается. — А как насчет тебя? — О, я тоже немного зацикленная, — говорю я, думая о Себастьяне. Но когда мы останавливаемся около клуба, я торжественно обещаю себе выкинуть Себастьяна из своих мыслей. Снаружи за маленькими французскими столиками стайками сидят студентки, они пьют пиво и флиртуют с париями. Мы же пытаемся пробраться внутрь через толпу около входа. Джордж кладет руку мне на плечо и слегка сдавливает его — я улыбаюсь. — Ты на редкость милая, Кэрри Брэдшоу, — шепчет он мне на ухо. Мы остаемся в клубе до самого закрытия, а когда садимся назад в машину, Джордж целует меня. Он целует меня еще раз, пока мы едем к отелю. Это простой и чистый поцелуй мужчины, который точно знает, чего хочет. Он достает из бардачка ручку: — Могу я попросить номер твоего телефона? — Зачем? — спрашиваю я. — Чтобы я мог позвонить тебе, дурочка. Он пытается поцеловать меня снова, но я отворачиваюсь. Я чувствую себя немного пьяной и, как только падаю на кровать, понимаю, что я не то что немного пьяна, я прилично перебрала с алкоголем. Я спрашиваю себя, дала бы я Джорджу свой телефон, если бы не была так пьяна? Да я бы даже не позволила ему поцеловать себя. И наверняка сейчас мне позвонит Себастьян. Парни всегда звонят, когда тобой начинает интересоваться другой мужчина. Они, как собаки: никогда не замечают, что ты подстриглась, зато отлично чувствуют, когда на их территории порвался чужак. Мы возвращаемся в Каслбери днем в воскресенье, но моя теория терпит крах: Себастьян не звонил. Правда, звонила Мэгги, причем несколько раз. Я уже собираюсь набрать ее номер, как она сама мне перезванивает. — Что ты делаешь? Можешь зайти ко мне? — Я только что вернулась, — говорю я, неожиданно сдувшись от напряжения и ожидания. — Кое-что произошло. Кое-что очень важное. Я не могу объяснить это по телефону, нам нужно встретиться и поговорить. — Голос Мэгги звучит ужасно, и первая мысль, которая приходит мне в голову, что ее родители разводятся. Мать Мэгги — Анита — открывает мне дверь. Она выглядит изможденной, но невооруженным взглядом видно, что раньше она, вероятно, была очень красивой. На самом деле Анита — очень хорошая, даже слишком хорошая и поэтому мне все время кажется, что это только оболочка, внутри которой прячется другой человек, который однажды вырвется на свободу и сделает что-то ужасное, например подожжет свой дом. — О, Кэрри, — говорит Анита. — Я так рада, что ты здесь. Мэгги отказывается выходить из своей комнаты и говорить мне, что произошло. Может быть, ты сможешь заставить ее спуститься вниз. Я была бы тебе очень благодарна. — Я позабочусь об этом, миссис Стивенсон, — успокаиваю я ее. Сколько я знаю Мэгги, она с завидной регулярностью запирается в своей комнате. Даже не могу припомнить, сколько раз точно мне приходилось уговаривать ее покинуть свое убежище. У Мэгги обалденная комната с панорамными окнами с трех сторон и шкафом для одежды на всю стену. Практически все в городе знают дом Стивенсонов: он в основном состоит из стекла, а его дизайн разработал известный современный архитектор. Однако внутри дома все довольно аскетично, потому что отец Мэгги терпеть не может нагромождения мебели. Я приоткрываю дверь в комнату Мэгги: — Мэгвич? Мэгги лежит на кровати в белой хлопковой ночнушке и вылезает из-под одеяла как неприветливое привидение. — Анита! — ворчит она на мать, которая выглядывает из-за моей спины. — Я же просила тебя оставить меня одну. Анита выглядит одновременно встревоженной, виноватой и беспомощной, в чем нет ничего удивительно: она всегда так реагирует на истерики дочери. Она быстро исчезает, а я захожу в комнату. — Мэгз? — беспокоюсь я. — С тобой все в порядке? Мэгги усаживается на кровати, скрестя ноги по-турецки, упирается локтями в колени и кладет голову на руки. — Я не знаю. Я сделала что-то ужасное. |