Книга Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная, страница 185 – Маргарет Джордж

Мне не хотелось сейчас ничего слышать о судьбе и предзнаменованиях. Даже о добрых предзнаменованиях — тут слишком легко ошибиться. А ошибок, просчетов, неверно понятых фактов уже слишком много. Нет, обойдемся без предсказаний.

— Даже верные слуги не спешат в горящий дом, — говорил Антоний. — Или на борт горящего корабля.

— Возможно, он застрял здесь, в ловушке, как и все мы, — предположила я.

— Госпожа, — подал голос Ханефер, — порой будущее раскрывает себя, как гость на пиру. В такие моменты мы соприкасаемся с самим временем и не имеем возможности повернуть прочь от того, что нам открыто.

— Он говорил мне, что вблизи от Октавиана мой деймон, дух моей судьбы, омрачается его тенью, — припомнил Антоний. Я тоже это помнила из донесений Олимпия. — И ты был прав, старый друг. Стоило Октавиану высадиться в Греции… — Голос его прервался. — Но раньше, шесть лет подряд, все шло хорошо. И когда мы уберемся из этого злосчастного места…

Незавершенная фраза прозвучала как вопрос.

Ханефер, однако, молчал так долго, что Антоний спросил открыто:

— Мы ведь уйдем отсюда, не так ли?

Как это печально: он хотел, чтобы его убедили не в будущей победе, а в том, что можно спастись!

— Часть — да, уйдет, — медленно ответил Ханефер. — А часть останется здесь.

— То есть часть армии? Или часть флота?

— Звезды говорят «отчасти», — ответил астролог. — Более точных сведений нет.

— Часть — меня? — настаивал он. — Часть моего тела, моих войск? Ты должен распознать это.

— Речь идет о кораблях, — вмешалась я. — Мы сами сжигаем часть кораблей, и им отсюда уже не уйти. Кроме того, немало людей, солдат и гребцов, умерли от болезней. Они тоже останутся здесь навеки.

Я бросила на Ханефера сердитый взгляд. Глупый старик, что бы ни высмотрел он среди звезд, лучше держать это при себе! Сейчас уже поздно что-то менять, а значит, от его предсказаний никакого толку, кроме лишнего беспокойства.

— Нет, госпожа, — настаивал астролог. — Речь не об этих кораблях. Они уже горят и принадлежат не будущему, а прошлому. Это…

Неожиданно на меня снизошло великое понимание: наверное, боги дразнят нас, приоткрывая завесу тайны и увлекая навстречу року. А когда мы приходим к печальному концу, они смеются. Мы их забавляем. И если мы терпим неудачу, следуя собственным представлениям, этим можно гордиться: во всяком случае, мы не были игрушками ни в чьих руках. Несмотря на пресловутые ошибки, просчеты, дезинформацию, здесь есть природная человеческая отвага, и она сходит на нет, когда люди начинают ждать неких потусторонних указаний. Нет уж, мы победим или проиграем, но это будет наша победа и наше поражение!

— Довольно. Мы не станем тебя слушать! — заявила я астрологу, взяла Антония за руку и повлекла прочь. — Пойдем. Пойдем в наш шатер.

В шатре стояла удручающая духота и не было спасения от мух: казалось, их число удваивается каждую ночь. Гадкие черные твари изводили нас, заставляя спать под сетками, и даже при этом будили, налетая на ткань, словно маленькие стрелы.

Зарево горящих кораблей окрашивало стены шатра багрянцем, а мечущиеся на его фоне черные тени наводили на мысль о царстве Гадеса.

— Мне вспомнился один храм, мимо которого мы проходили в Парфии, — сонно пробормотал Антоний. — У них есть особый бог, повелевающий легионами мух… забыл, как его зовут. Он злой, по его приказу тучи насекомых устремляются в атаку…

— Должно быть, ты разгневал его, — сказала я. — Он, наверное, преследовал тебя всю дорогу из Парфии. Тебя и твоих людей.

Я говорила в шутку, но что, если это правда? С нами было немало ветеранов парфянского похода; не их ли преследовали насекомые? Правда, я в Парфии не была, но тоже чувствовала себя больной и загнанной. Здешняя земля заключала в себе какое-то противоестественное зло.

— Ты разрушил храм? — спросила я.

— Я… помню только, что рассматривал резьбу. Пожалуй, да… На обратном пути. В нем засели лучники, которые по нам стреляли.

Значит, они разрушили храм повелителя мух? Я предпочла бы другой ответ.

— Как же его звали? Попытайся вспомнить. Мы попробуем умилостивить его, пообещаем воздвигнуть ему храм в Александрии.

— Нет, не помню, — махнул рукой Антоний. — Мне и в голову не приходило, что это имеет значение. — Он приподнялся на локте. — Я и сейчас так не думаю. У тебя просто воображение разыгралось. Летом в военных лагерях всегда полно мух, и никакой бог… — Он неожиданно рассмеялся. — А ведь вспомнил, надо же! Асмодей — вот как его зовут.

Асмодей. Да, я слышала об этом далеком восточном боге, таком же злобном, как Ма или Кали. Ну что ж, если наступит улучшение… после того, как мы спасемся.

Антоний отвернулся, и по его дыханию я поняла, что он спит. А вот ко мне сон не шел: я лежала, изнывая от жары, и меня донимали атакующие полог насекомые.

Я чувствовала, что, пока Антоний спит, наверху схватились между собой боги. Хорошо бы Цезарь явился, разогнал их и дал нам накануне сражения какой-то знак, как было при Филиппах. Однако я чувствовала, что он покинул меня, словно потерял всякий интерес к земным делам. Возможно, теперь Цезарь стал настоящим богом, утратил все черты смертного, все прежние привязанности.

А смертный Антоний крепко спал.

Рано утром к нам в шатер явился Канидий и объявил:

— Деллий перебежал к Октавиану.

Еще не очнувшийся от сна Антоний потряс головой. Его глаза были пустыми.

— Стало быть, сбежал.

Это все, что он смог сказать. Потом он глубоко вздохнул, словно взваливал на спину еще один тяжелый мешок, и добавил:

— А ведь ему известны все наши планы.

Я сгорала от ярости так, что от меня едва не сыпались искры. Он наверняка давно замыслил измену, но дожидался последнего военного совета, чтобы явиться к Октавиану не с пустыми руками, а с ценной информацией. Я не сомневалась в этом, словно он сам мне признался.

— Вероломный предатель!

— Теперь Октавиан все знает, — промолвил Антоний. — Ему известно даже то, что обсуждалось на тайных военных советах. — Он покачал головой. — Надо же, Деллий… Мой помощник, мой спутник.

Он повернулся ко мне.

— Я даже посылал его за тобой. Очень давно.

— Забудь! Забудь! — вскричала я, считая, что предаваться сентиментальным воспоминаниям, да еще в присутствии Канидия, неуместно. — Вычеркни его из памяти, сотри его имя, даже намек на него. Он должен перестать существовать. Его никогда и не существовало!

— А он тогда вернулся и доложил: ты сказала, что в Тарс не поедешь, и я…

— Говорю тебе, ни слова о нем! — вскричала я, уже не обращая внимания на Канидия. — Не пятнай свои воспоминания именем этого низкого существа!