Онлайн книга «Малая Глуша»
|
– Ах ты! Петрищенко подбежала, схватила старуху под мышки и, чувствуя, как внизу живота что-то обрывается, втащила ее на кровать. На полу осталась мутная желтая лужа. – Мама, что же ты? Упала? – Ты ушла, и я сразу упала, – отчетливо произнесла старуха, – я хотела немножко поиграть, встала, и ножки запутались… – Да, да, – машинально отозвалась Петрищенко, – ножки запутались… Она протерла мать салфеткой и поправила ей подушку. – Какая ты равнодушная мать, – пожаловалась старуха, – я плакала-плакала. – Извини. Нам кажется, тело – это как оболочка, думала она устало, снашивается, а под ним личность. Твердая, как алмаз. И ничего этой личности не делается. То есть ты как бы всегда одна и та же, и если сбросить оболочку… Но ведь вот что осталось от мамы? Обрывки воспоминаний? Личность – это гормоны, хрупкая гормональная настройка, плюс кора головного мозга, а кора всегда сдает первой. Остаются древние структуры, страшные… Те, которые у змей есть, у ящериц… Откуда я знаю, что это – моя мама? Вот эта старуха, со змеиной кожей под подбородком? Вечно голодная, лепечущая капризным тоном маленькой девочки? Только потому, что эти изменения происходили у меня на глазах, постепенно? Она взяла с полки чистую салфетку и вытерла себе глаза и нос. Но где все-таки Лялька? В Лялькиной комнате в беспорядке разбросаны были вещи, косметика, какие-то ватки с остатками косметики и пятнами лака для ногтей, бобины, у шкафа туфли боком, одна к другой, она их раньше не видела, пахло ацетоном и духами. Почему она любит такие приторные духи, она же молодая девушка! Она вернулась в коридор; Лялькиной джинсовой куртки не было на вешалке. То есть она и не приходила? Если бы она забежала днем, она бы переоделась, надела бы плащ, вон дождь какой. Ну, не приходила, уговаривала она себя, ничего, еще детское, в сущности, время, она в библиотеке сидит, или с подружками… или семинар у них, у нее в последнее время много семинаров. Она же не знает, что у меня сейчас аврал, чего я от нее хочу, в самом деле? Телефон на тумбочке в гостиной зазвонил громко и резко. Она вздрогнула. В последнее время она не ждала от телефона ничего хорошего. – Мама, я сегодня у Людки заночую, ладно? Нам к семинару готовиться, а… – Что ж ты даже днем не забежала, бабушку проведать? – Не успела, у нас дополнительную пару поставили. И практические. Ты не волнуйся, ладно? Петрищенко прислушалась: в трубке где-то далеко, на заднем плане играла музыка. Они что же, и занимаются под музыку? – Хотя бы телефон скажи этой твоей Людки, – начала она, – я… Но Лялька уже бросила трубку. – Не волнуйся, – передразнила Петрищенко. Однако в глубине души она ощутила облегчение; Лялька не будет возвращаться по ночным улицам. Она заперла дверь изнутри, стащила пальто, машинально попыталась повесить его за петельку, махнула рукой и повесила так. Морщась, скинула туфли, пошевелив для разминки пальцами ног, потом побрела обратно в Лялькину комнату. Подняла и аккуратно повесила на спинку стула брошенную на пол юбку, сгребла все косметические ватки в ладонь, приподняла подушку, чтобы взбить ее и аккуратно положить в изголовье, и замерла на миг, затем извлекла то, что лежало под подушкой, и бессильно уселась на кровать. * * * В духовой музыке, даже самой бравурной, заключена какая-то тоска. На вокзале играли «Прощание славянки». Вася стрельнул у Елены Сергеевны рубль, убежал куда-то в толпу, но вскоре вернулся и принес бурые слипшиеся пирожки, обернутые в промасленную бумажную ленту. – Беляши, – сказал он, как будто это говорило в пользу пирожков. – Хотите? – Нет, Вася, спасибо, – вежливо сказала Петрищенко. «А я ведь позавтракать не успела», – подумала она. Вася пристроился у фонарного столба и стал сосредоточенно есть. Беляш неожиданно аппетитно пах жареным тестом. – Как вы думаете, Лена Сергеевна, – сказал Вася, дожевав беляш, – вон тот молдаван… с мешком… видите? – Ну? – Вам не кажется, что он за нами следит? – Он вытер руки о бумажку, в которую были завернуты пирожки, скомкал ее и бросил в урну, а потом еще раз вытер руки о штормовку. – Вася, – устало сказала Петрищенко, – я тебе не Белкина. – Ну, дык… – начал Вася, но тут объявили прибытие поезда тем торжественным, гулким, немного таинственным голосом, которым делаются все объявления на железных дорогах. – Вот он, идет! У нее почему-то сладко замерло сердце, словно она была маленькая, и они вместе с мамой стояли на вокзале, встречая из командировки папу – веселого папу в ратиновом пальто, с чемоданом, набитым замечательными московскими подарками. Поезд зашипел, три раза ухнул и остановился. – Не приехал? – спросила Петрищенко, глядя на то, как спешили друг к другу встречающие и пассажиры. – Почему не приехал? Приехал. Видите вон того, с саквояжем? – Это и есть твой специалист? – в ужасе спросила Петрищенко. * * * Петрищенко беспомощно смотрела на мальфара. Мальфар сидел за ее столом, на ее обычном месте, и пил из блюдечка чай. Мальфар сидел в пальто. В глухом пальто, черном и долгополом. Еще он попросил включить в кабинете калорифер. Чай принесла Катюша, щеки ее пылали, рот ее был изумленно открыт. – Катюша, – сухо сказала Петрищенко, – можешь идти. Спасибо за чай. Ты что, Роза? Что тебе надо? Вася… – Я, вот… – Розка протиснулась в приоткрытую дверь кабинета, вручила Петрищенко сложенный вдвое листик бумаги и теперь стояла в своем зелененьком пальто, переминаясь с ноги на ногу, и искоса поглядывала на гостя. – Ты что здесь делаешь, Розалия? – удивился Вася. – Я тебе сказал дома сидеть! – Заявление об уходе, – пояснила Розка, как будто бы Петрищенко не умела читать, – ну… вот… – Так, Роза… – Петрищенко со вздохом изучила листок бумаги с причудливыми Розкиными каракулями. – В чем дело? – Ну… мне языковая практика нужна, – сказала Розка, глядя большими честными глазами, – а вы ее мне обеспечить не можете. – Что я еще обеспечить не могу? – железным голосом спросила Петрищенко. – Ну… Перспектив тут нет, – сообщила Розка, потупившись. – Ясно. Перспектив нет. Вася, – Петрищенко сложила листок, согнула еще раз пополам и протянула Васе, – возьми это, возьми Белкину и разберись. Хотя нет, погоди. Роза, выйди на крыльцо и подожди там. Извините, товарищ Романюк. – Вообще-то я не товарищ, – сказал мальфар. |