Онлайн книга «Малая Глуша»
|
– Какая же это личная жизнь? Это мерзость какая-то. Лялечка, ну как же можно? Ну, в голове же не укладывается… – Мама, если двое что-то делают, то это их личное дело. – Ну да, двое… Но ведь снимал же кто-то третий! Лялечка, ну это же… ну, порнография. – Ну и что? – с прежним вызовом спросила Лялька. – Лялечка, ну за это же… сажают! – А кто на меня донесет? Ты? – Да при чем тут я? Где-то же негативы есть! Ты бы хоть головой подумала. – А мне плевать! – На глазах у Ляльки выступили слезы. – У меня своя жизнь! А ты, ты… старомодная дура. Господи, хоть бы замуж скорее, чтобы эту твою дурацкую фамилию! – А какую бы ты хотела, – низким угрожающим голосом спросила Петрищенко, – Маркина? – Что? – То, что слышала! Уйди, дура, и не показывайся мне на глаза. И Вове своему скажи, что, если он, тварь такая, завтра же не принесет негативы, я сама его посажу. Поняла? Я… да я его закопаю… Он у меня будет землю есть, я… – Мама, ты что? – с ужасом спросила Лялька, отступая к двери. – Ты меня поняла? Или негативы, или его родители ко мне на брюхе приползут. Он вообще представляет себе, с кем связался? Где я работаю? – Мама, только не… Мама, телефон! Петрищенко схватила трубку. Перед глазами плыли красные и черные пятна, и из них складывались изображения на этих проклятых фотографиях. – Да? – крикнула она. – Ледочка, поздравь меня, – оживленно прокричал на том конце провода Лев Семенович, – предзащита прошла удачно! Теперь только защититься! – Что? – машинально переспросила Петрищенко, пытаясь собраться с мыслями. – от кого защититься? – Ледочка, с тобой все в порядке? – Нет, – сказала Петрищенко, но Лев Семенович не расслышал. – Как по маслу, Ледочка, как по маслу… И сам председатель совета сказал, что я могу не волноваться. Вообще не волноваться. Понимаешь? Он был прав, Ледочка, как по маслу! – Я очень рада, Лева, – устало сказала Петрищенко. – Головачев звонил, поздравлял, представляешь, сам Головачев! Сказал, ждет меня весной, уже держит ставку. Представляешь? – Да. Отлично представляю. – Ты знаешь, – понизил голос Лев Семенович, – я тут подумал… может, не надо? – Что – не надо? – Ну, все так хорошо прошло, и он действительно помог, и Головачев… скажи этой своей, не надо, пусть все будет как будет. В конце концов, я уеду в Москву, и… Ржавая иголка. – Лева, я ничего говорить не буду. – Что? Но, Ледочка… ты же начальник, просто скажи ей, и все, мол, не надо, и все. Я передумал. – Лева, я в таких делах ничего не понимаю, но, по-моему, это остановить нельзя. Ты же… что ты, собственно, ей заказывал? – Ничего плохого, Ледочка, – она словно видела, как Лев Семенович там, у себя в комнате с румынской стенкой, мелко затряс головой, – абсолютно ничего плохого. – Ну, так что же ты волнуешься? – Я просто подумал, ведь он по-своему старался, и я уеду в Москву, и… так скажешь ей, все отменяется, да, Ледочка? – Лева, – сказала она, пытаясь взять себя в руки. – Я. Ничего. Не буду. Говорить. – Но я… – Лева, я тебя, конечно, поздравляю, и все такое, диссертация – это замечательно, но у нас сейчас аврал, и… – Что, еще не кончился? – удивился Лев Семенович. – Нет. Даже и не собирается. – Но, Ледочка, это же очень плохо. Мне же придется сообщать наверх, а это… – Ну и сообщай, – крикнула Петрищенко, – прямо сейчас! Позвони своему Головачеву или кому там еще, и сообщи! Прямо в Москву сообщи, пусть они у себя в Москве хотя бы почешутся, мерзавцы. – Но, Лена, ты же понимаешь, как это будет воспринято? – Я отлично понимаю, Лева, как это будет воспринято. Это будет вот как воспринято: у тебя защита на носу и перевод в Москву, а тут аврал такой. Вот ты, извиняюсь, и зассал. Потому что ставку-то тебе Головачев держит, а он не любит, когда у людей пятно на трудовой биографии. Любит, чтобы все чисто было. – Лена, ну зачем ты так, – очень сухо сказал Лев Семенович. – А затем, что мне надоело. Я, Лева, если ты завтра не отсигналишь наверх по всей форме, подаю рапорт через твою голову. И через голову Лещинского. Я, Лева, крайней быть не хочу. Все. – Но, Ледочка, диссертация же… – А мне плевать на твою диссертацию, – сказала Петрищенко, с некоторым даже облегчением чувствуя, как прорывается и подхватывает ее багровая волна гнева, – какой ты, Лева, ученый? Не смеши меня. Ты бюрократ, Лева, и самой паршивой разновидности. Ты благонамеренный бюрократ. – Но я же для тебя! Я ж тебя покрывал. – Не ври. Ты меня один раз покрыл, и то сгоряча. – Леда, ну зачем ты… – Хватит, Лева. Я все сказала. Она с силой опустила трубку на рычаг и увидела полные ужаса глаза дочери. – Мама, – сказала Лялька шепотом, – ты чего? – Ничего, – сказала Петрищенко, – иди спать. Только сначала эту пакость забери, порви на мелкие клочки, и в мусоропровод. Ясно? И. Если. До вечера. Я. Не увижу. Негативы. Я. Твоему Вове. Вырву глаза. Глазные яблоки вырву вот этими ногтями. Поняла? – Я завтра… негативы. – Я рада, – сказала Петрищенко, – что наконец-то мы достигли полного взаимопонимания. * * * Рваные быстрые облака бегут по небу, и тени их бегут по окну. Из щели между рамами тянет сырым воздухом. Розка устраивается спать: она утащила в постель шоколадку и соорудила из одеяла уютную норку. Пухлую потрепанную «Анжелику» она устроила на коленях. «Она слышала, как там кричат и смеются люди. Но вокруг нее раскинулось спящее царство. И тут на память ей пришли истории, что по вечерам у костров рассказывали Перро и Мопертюи жуткие истории, которые случаются в дебрях Нового Света, населенных еще и поныне нечистой силой; сколько раз миссионеры, путешественники и торговцы, попавшие в эти места, испытывали на себе ее злобные колдовские чары. Здесь кругом затаились дикие чудища, здесь блуждали неприкаянные души язычников, принимающие самые неожиданные обличья, чтобы легче заманивать путников в свои сети… Анжелика пыталась убедить себя, что просто ей стало нехорошо, потому что, разгоряченная, она бросилась в ледяную воду. Но в душе она знала, что с ней произошло нечто таинственное, поразившее ее в самое сердце». Если честно, то ей, Розке, больше нравилась «Анжелика – маркиза ангелов», там, где про наряды и про любовь. И еще «Анжелика и король». А тут слишком много индейцев, стрельбы, припасов, пороха, а про любовь совсем мало, хотя граф де Пейрак по-прежнему очень загадочный и романтичный и сердце Анжелики замирает, когда она смотрит в его властные темные глаза. Она его представляла таким, каким видела в кино, высоким, широкоплечим, с утомленным гордым лицом интеллектуала. |