Онлайн книга «Малая Глуша»
|
– Ну не так же все плохо, Елена Сергеевна. – Меня теперь снимут, – всхлипнула она, – мы не овладели ситуацией. А как ей овладеешь? Мне что, еще трупы нужны? Никто не может с ним справиться, никто… Лещинский мне не простит. Никто мне этого не простит. – Ну, успокойтесь, – сказал Романюк. Его сухая рука крепко сжала ее пальцы, и она вдруг, сквозь заливающие глаза слезы, сквозь преломляющую линзу их увидела, что бульвар размывается и исчезает, солнечный свет стал белее, ярче, и она стоит на песчаном берегу, и время не кончается, и каждую песчинку видно очень отчетливо, словно все – и ракушки пустые, и пучки водорослей – преисполнены своего, отдельного и тайного значения. Солнце было сухое и горячее, и песок был сухой и горячий, и она сидела в этом песке, присыпавшем ее колени, и рядом с ней воздвигся огромный песчаный замок из мокрого песка. Песок застыл красивыми натеками, какие бывают на готических соборах, а чуть подальше, чтобы не заляпаться мокрым песком, на огромном расстеленном мохнатом полотенце красивая и молодая мама, с яркими губами, яркими ногтями на пальцах рук и ног… И мамин голос и голос отца; ну что ты, ласточка, перестань, она же тебя слышит! И вдруг она понимает, – это они говорят о ней, о маленькой Леночке, которая сидит сейчас с лопаткой и ведерком и сосредоточенно выдавливает из кулачка мокрый песок, чтобы замок получился красивый. И ее охватывают тоска и страх, потому что она видит, как появляются в песке, в воздухе, висящем перед ней, черные расползающиеся дыры, пляж и песчаный замок падают в них, как в воронку, и исчезают, и розовый рот Катюши все открывается, открывается… Она выдернула руку. Вокруг был холодный и ясный солнечный день, солнце просвечивало сквозь желтоватую листву и преломлялось у нее на ресницах в крохотные радуги. – Не знаю, что вы сделали, – сказала она, – но это подло. – Я не виноват, что вы все время ждете удара, – сказал Романюк печально. – Поймите же, этим он и питается, вашим страхом, давними обидами. Все вы кормите огромное количество паразитов… чем больше горя, тем они сильнее… – Легко сказать, – сказала она сердито и вытерла глаза. Старуха на скамейке напротив перестала кормить голубей и смотрела на них с любопытством, и голуби в поисках пшена взлетали ей на руки, топтались на коленях… – Вы вот из-за дочи своей тревожитесь, – сказал Романюк, – а вы оставьте ее в покое, она сама разберется. Взрослая уже. – Она только с виду взрослая, – Петрищенко порывисто вздохнула. – Это она с вами маленькая. А без вас взрослая. Что вы цепляетесь за эту работу, Елена Сергеевна? – А что мне еще делать? – спросила она горько. Ей наконец удалось найти в сумочке носовой платок, и сейчас она складывала его пополам, еще раз пополам… – Хотите уехать? – неожиданно спросил Романюк. – Эмигрировать, что ли? У меня допуск, кто меня выпустит? – Почему – эмигрировать? Хотите уехать со мной? Она посмотрела на него недоверчиво, но он был совершенно серьезен. Одна дужка его круглых очков была перемотана черной ниткой. Она хотела сказать «нет», но неожиданно ответила: – Не знаю. Вдалеке, между морем и небом, в бледной полоске сизого, похожего на дым, тумана покачивался корабль, пришедший из той страны, где она никогда не сможет побывать. – А работа? – спросила она тупо. – Вы же врач, везде нужны врачи, будете принимать в поликлинике. – В глубинке, – сказала она тихо. – Вот и хорошо, что глубинка. Там спокойно. Там знаете какой мед? Молоко какое? Все настоящее, без обмана. Зимы настоящие, снежные зимы, не то что здесь. Снег розовый на закате. Розовый и синий. – А мама? – Ну, и маму возьмем. В палисадник ее выносить будем, летом… на веранду. – Стефан Михайлович, вы что, делаете мне предложение? – А и делаю, – сказал мальфар сердито. Петрищенко задумалась. – Честно? – спросила она. – Честно. – Это первое предложение в моей жизни. Ну, такого рода. Она помолчала. У колонн горсовета шумно фотографировалась свадьба. Невеста в пышном белом платье, и где они берут такие? Жених серьезный, прыщавый, в черном костюме. Когда-то она мечтала о таком платье. О такой свадьбе. Чтобы шумные друзья вокруг, и шампанское, и радостный, напряженный жених. – А вы разве не женаты? – Я вдовец, – сухо сказал Романюк. – А… разве вам можно? – Это монахам нельзя. – Все это как-то… очень неожиданно, – сказала она виновато. Боже, что за банальщину я несу. – Как-то не вовремя. Я подумаю. – Лучше не думайте. Лучше делайте. Что вас тут ждет, Елена Сергеевна? Немилость начальства? Телевизор? «Семнадцать мгновений весны»? Нравится вам «Семнадцать мгновений весны»? – Идиотский фильм, – сказала она неожиданно для себя. – А по-моему, как раз, ото, неплохой. И новый этот, «Место встречи», тоже неплохой. Не в этом же дело, Лена Сергеевна. Просто это для женщины, ото, дурацкое занятие телевизор одной смотреть. Свадьба переместилась от горсовета к памятнику Пушкину, невеста поставила ножку на ступеньку цоколя, чтобы были видны свадебные туфельки. Красивые кремовые лодочки на очень высоком каблуке. Дорогие, наверное. Никогда у меня не будет таких туфелек, подумала она печально. И такого платья. Даже если… Хотя, собственно, что – если? – А с этим что будет? – спросила она шепотом. – Ну, с этим. – Вы ж сами сказали. Приедут специалисты. – Думаете, получится у них? – Не знаю я, – Романюк пожал плечами. – Вы на самом деле нас не любите, Стефан Михайлович, правда? Городских, чужих… вообще людей не любите? – Если вам кто-то скажет, что он людей любит, он, ото, дурак. Или врет. Человека можно любить, это да. – Мне, честно, надо подумать, – сказала она, – ну и вам тоже. Проверить свои чувства. Вот все кончится, тогда посмотрим, ладно? Должно же оно как-то кончиться. Он же не думает, что я Ляльку оставлю, когда в городе это? – Это вы от страха, – сказал мальфар, – я как вас увидел, сразу подумал, вот красивая какая женщина, но всего боится. И накрыл ее руку своей. – Изведут тебя тут, Лена, – сказал он тихо, – изведут. А я тебя в обиду не дам. И тут она расплакалась снова. * * * – Ну как? – Катюша даже несколько раз повернулась перед Розкой и Васей, новый батник обтягивал ее полное тело, над юбкой нависли складочки. |