Онлайн книга «Медведки»
|
Она развернулась и исчезла в дверях. Я обернулся к парню. Он так и стоял с открытым ртом. – Свободен, – сказал я. Он повернулся и пошел, вопрос о чаевых испарился как-то сам собой. Я вернулся в дом. – Покажи! – велела Рогнеда. Оказывается, она нашла кофе и теперь пыталась его варить. Жалкое зрелище. Она поставила турку на полный огонь. На плите расцвел страшный синий цветок, турка торчала в самом его центре, как пестик. Я протянул ей конверт. Она ловко вскрыла его длинным лаково блестящим черным ногтем. В смысле не грязным, а крашеным. – На два лица, – сказала она с удовлетворением, – точно. И затолкала мое именное приглашение в черную, лаково блестящую сумочку на длинном ремешке. Все у нее было черное, длинное, блестящее. Даже глаза и волосы. Я подбежал к плите и схватил турку, пока бурая шапка не перевалила через кромку. – Ты какое кофе пьешь? – спросила она дружелюбно. – С молоком? С сахаром? – Не какое, а какой. Кофе мужского рода, – сказал я сухо, – и я его пью у себя в спальне. И завтракаю там же. – Почему? – Мне так нравится. Ты вообще что это себе позволяешь? – А что? – она подняла длинные черные блестящие брови. – Ты мне никто, ясно? И нечего тут из себя строить... Что люди подумают? Что я путаюсь с малолетками? Она взяла с полки гостевую чашку, которую теперь явно считала своей, и плеснула туда кофе. Запах ударил мне в ноздри, и я почти проснулся. – Я поднимаю твой рейтинг. Он же у тебя ниже плинтуса. Я не могу идти на званый ужин с человеком, у которого такое паскудное самоощущение. – У меня вовсе не... – Вот уж мне врать не надо. Ты посмотри, как ты ходишь! Как ты спину держишь! И руками делаешь вот так! Знаешь, когда руками делают вот так? Когда человек неуверен в себе. Я читала, есть специальная книга, «Язык жестов» называется. И напрягаешься все время! Вот эта лицевая мышца... Она схватила меня за руку и приложила мою же ладонь к моей щеке. – Вот эта! Пальцы у нее были цепкие, а ногти глубоко впились мне в запястье. Она оказалась еще ниже ростом, чем я думал, видимо, эти ее ботинки были на толстенной подошве. Черные волосы распадались на два крыла, а посередине шел очень белый узкий пробор. Как шрам. Я высвободил руку – кажется, слишком резко, потому что она усмехнулась. – Я же говорю. Ты вообще людей стесняешься, да? – Не лезь не в свое дело. – Стесняешься, – она утвердительно кивнула, – может, у тебя вообще никого нет? Женщины нет? Есть? Что молчишь? Под черным кружевным у нее было другое черное, кружевное. И глубокий вырез. И ложбинка между грудями. В ложбинке уютно устроился анк на черном шелковом шнурке. – Ты вообще как со мной разговариваешь? Я старше тебя в два раза. Два с половиной. – Ну и что? – она усмехнулась, показав мелкие, острые зубы, отвернулась и без спросу полезла в холодильник. Наверное, надеялась там найти что-то растительное. Я с тайным злорадством ждал, пока она осознает тщету своих поисков, потом отодвинул ее, достал два яйца, остатки сала и поджарил яичницу-глазунью. Выложил на тарелку, стараясь не повредить желтки (один, конечно, потек все равно), налил кофе, поставил все на поднос и потащил в спальню. – Хлеба тоже нет, – злорадно сказал я. – И вообще, хочешь завтракать, сходи в минимаркет. Как выйдешь на улицу, направо, потом еще раз направо. Такой стеклянный павильончик. Хлеба надо купить. И сыра. Ну и что там еще ты ешь... – Я ж говорила, у меня денег нет, – ответила она сердито. Я раздраженно плюхнул поднос на тумбочку около кровати, вернулся и стал шарить в карманах куртки. Достал смятый комок бумажных купюр, сунул ей в руку. Высыпал на стол пригоршню мелочи. Она расправила купюры ладонью, аккуратно пересчитала и сунула в сумочку. С деньгами она обращаться умела, что да, то да. И жилось ей, скорее всего, не так легко. На что она вообще надеется? Как собирается ехать домой? Может, думает, что воссоединится с папой-Сметанкиным и вообще останется здесь, в этом городе? Тут, конечно, лучше, чем в Красноярске. В каком-то смысле... Я смотрел на ее разбросанные повсюду вещи. Аккуратностью она не отличалась. Как вообще шнуруется этот корсет? Или у нее все же есть что-то более практичное? Наконец я не выдержал. – Ты что, так и собираешься тут жить до этого, как его? Воссоединения родственников? – Ну да. Она удивленно посмотрела на меня, пожала плечами – любимый жест. Она и впрямь походила на Сметанкина – в ней была какая-то нечеткость, неокончательность, точно на недопроявленном фотоснимке. Книжное сравнение, литературное. Когда я последний раз видел недопроявленный снимок? – Мне больше и правда негде, – сказала она. – Ну, могу еще у папы твоего. Он, в общем, не против был. Он симпатичный у тебя. Но тут лучше. Воздуху много. И вообще. Мне больше нравится. И она улыбнулась. Мой папа симпатичный? В спальне на тумбочке остывала яичница. Это меня беспокоило. – Ты вообще что делаешь? Учишься? Работаешь? – Учусь. – Она, оттопырив мизинец, прихлебывала кофе. Это я с ней пойду на встречу с родственниками? Позорище. – На стилиста. Наверное, на парикмахера. Сейчас все называют идиотскими эвфемизмами. – Вот вернусь, позавтракаем, пойдем тебе костюм приличный купим. Вообще приведем тебя в порядок. Чтобы не стыдно было родственникам показаться. – Слушай, – сказал я устало, – отстань от меня, а? – Я же как лучше... Вот пойдет она в маркет, запру дачу и поеду к папе. Я представил себе, как она возвращается с пакетом своей веганской еды и тычется в запертую дверь... – Туалетной бумаги купи, – сказал я, – и хлеба. И помидор. И яиц. Кстати, «мангазея» что такое? Не знаешь? В комнате нестерпимо воняло парфюмерией. Чем она душится? Какой гадостью? – Ткань такая? – неуверенно ответила она, подобрала с пола свой корсет, со стула – юбку, двинулась в ванную и захлопнула за собой дверь. Зашумела вода. * * * Я съел холодную яичницу, немножко прибрался и задумался. Позвонить Сметанкину? Сказать, что тут мне свалилась на голову его дочка, и, между прочим, не маленькая, и пускай он сам разбирается – например, приезжает на своей серебристой «Мазде» и увозит ее в какое-нибудь пристойное место, а главное, отсюда подальше. Такой папа на белом коне. Но потом передумал. Сдержал первый порыв. |